Римский Лабиринт - [22]

Вечерний ветерок, хлопотливое присутствие которого особенно ощущалось ближе к вершине холма, принёс с собою свежесть и оживил природу к ночи. В эту минуту Анна испытывала свою глубокую сопричастность миру природы, зависимость от света и тени, от температуры и влажности воздуха, от звуков, запахов и от множества других вещей. Все её чувства обострились: голоса людей на улицах, запахи из ресторанов, свет в окнах домов — всё казалось ей сейчас каким-то особенным, знаменательным, смутно обещающим какое-то новое начало, необычайное приключение. Когда Анна шла назад в гостиницу, она полной грудью вдыхала эту гремучую смесь, растворённую в римском воздухе. В этот час она была действительно рада своему неожиданному приключению.

Глава 8. Знакомьтесь: Адриан Фера

Я ничего не желаю. Я не желаю кататься на лошади, потому что это сопряжено со многими неудобствами. Я не желаю пройтись пешком, потому что это утомительно. Я не хочу ложиться, потому что тогда я либо должен постоянно лежать, чего я не желаю, либо должен буду подняться, чего я тоже не хочу. Сумма суммарум: я ничего не желаю.

Сёрен Кьеркегор

2007, 7 сентября, Рим

Всему своё время — время рождаться, и время умирать, — и Адриан Фера тихо и почти безболезненно скользил вниз по тому запутанному лабиринту, в который человек попадает со своим первым вздохом, а выходит из которого с последним. Впереди у него была одна большая чёрная дыра — разверстая яма могилы. Он и желал её, и боялся, и не знал — как близко или как далеко она.

Даже после того как его выпустили из клиники, Адриан Фера всё ещё оставался пленником совести, которая терзала его старые раны, напоминая о более чем напрасно прожитой жизни. Он старался не думать — не думать ни о чём. В;ски ему в этом помогало, и за эту способность Адриан предпочитал горячительный напиток реалиям жизни. В;ски успокаивало его, облегчало боль и страх, изгнать который он не мог вот уже десять лет. В;ски опускало его всё ниже и ниже, на самое дно жизни, к той примитивной форме существования, что граничила с небытием. Профессор Фера иногда думал о себе как о византийском монахе-аскете, приготовляющем для себя могильную пещеру в подземелье и проводящем последние годы своей земной жизни в том самом гробу, в котором и предстоит истлеть его костям. Ему давно уже казалось, что само его существование имело меньше смысла, чем существование паука на потолке в углу его комнаты.

Но хоть и больно было жить на свете, хоть никчёмна была жизнь, что-то мешало ему раз и навсегда свести с ней счёты, и профессор Фера нашёл другой способ выхода из жизни — он сделал всё от него зависящее, чтобы все те, кто его ещё знал и помнил, совершенно забыли о его существовании.

Свою трехкомнатную квартиру Адриан Фера получил в наследство от отца, который умер, не дождавшись освобождения сына. Гордый и упрямый Джироламо Фера привёл клан Фера к окончательному финансовому краху. Столетнее громоздкое кожаное кресло, стоящее посредине маленького зала и перешедшее Адриану от деда, напоминало об этом семейном кораблекрушении. Адриан, сидящий теперь в этом кресле, довершил работу своих предков, замарав кровью и позором последнюю страницу истории рода Фера.

Когда Адриану было нечего делать — а это было теперь его обычное состояние, — он просиживал дни, недели и месяцы своей жизни в этом кресле, во сне, в полусне, в алкогольном полузабытье. Когда у него появлялось немного денег, он ходил пообедать и пропустить бутылочку вина в тот ресторан, в который бегал когда-то, ещё будучи студентом. И всё же основную часть своего времени он проводил дома, в окружении шкафов, которые были плотно, в два-три ряда набиты книгами. Большинство этих книг он собрал сам, некоторые же унаследовал от деда и покойного родителя. Книги эти были настоящим бременем для маленькой квартирки — казалось, они слишком тяжелы для всего этажа, всего дома. Впрочем, если бы у него в квартире провалился пол и если бы весь его дом сложился и рухнул, как карточный домик, погребая его под обломками, Адриан был бы, наверное, только рад.

На свои скромные потребности бывший профессор истории архитектуры зарабатывал, водя по Риму туристов — в основном американцев, которым его имя ни о чём не говорило. С ними Адриану было невыносимо скучно. Обычно они понятия не имели и не хотели иметь ни об архитектуре, ни об истории Рима, а желали лишь сфотографироваться на фоне традиционных римских идолов. Адриан иногда с горечью называл себя фотографом-недоучкой. Некоторых ещё интересовали исторические анекдоты, которых у Адриана было предостаточно, но большая часть туристов не выдерживала и двух часов экскурсий, спасаясь от зноя и обилия информации в бассейне отеля или за столиком кафе. Это облегчало и его жизнь, поскольку он с трудом мог припомнить дни, в которые работал больше двух часов. Чаще он вообще ничего не делал.

Теперь, когда на его столе звонил телефон, у Адриана Фера не было никакого желания на него отвечать. Скорее всего это звонит кто-то из американских туристов, которых в этот осенний сезон в Риме было особенно много. Он должен будет их поразвлечь, показать им все главные святыни и злачные места Рима.