Римские заметки - [22]

Заслуга Микеланджело заключается вовсе не в том, что он вернулся к этому принципу, а в том, сколько страсти и порыва, сколько бури, боли и силы вложил он в свои произведения – Io coll’arco. Michelangelo («Я – с луком. Микеланджело»). Микеланджело, художник, скульптор, архитектор и поэт, придал искусству невиданный прежде динамизм и научился изображать то, что на самом деле изобразить невозможно, – горение человеческой души и вообще всё то, что невидимо и нематериально. Именно по этой причине среди того, что осталось после Микеланджело, так много незаконченного – non‑finito, как говорят историки искусства.

«Позднее Возрождение, – прекрасно писал по этому поводу Л. Баткин, – это сплошная попытка перепрыгнуть через себя и выразить больше, чем это вообще возможно». «О, если бы бессмертье красоты я мог делами выразить», – восклицает в одном из сонетов Микеланджело. Читая его стихи, осознаешь, что свою задачу мастер видит совсем не в том, чтобы воспроизвести природу, как стремились к тому античные художники. Он всеми силами стремится превзойти её, выйти за её пределы, прорваться сквозь все возможные границы и оболочки – навстречу Богу и Его невыразимому присутствию в мире вокруг нас.

Стихи Микеланджело – это почти всегда молитва. Страстная и корявая по форме, без начала и без конца, но в то же время прекрасная. Полная отчаяния, но открывающая удивительные возможности для того, чтобы, вырвавшись из полного мрака, прорваться к удивительному свету, в котором всё сияет, искрится и сверкает.

В его текстах очень мало цитат из псалмов, но все они пронизаны той же страстностью, что и псалмы Давидовы. Страстностью человека, который любит и умеет сопротивляться неподвижной силе материала – камня или обстоятельств, житейских трудностей и человеческих слабостей и болезней. Глубокий старик, Микеланджело уже с трудом держится на ногах, плохо видит и задыхается, потому что его сердце совсем ослабло, но продолжает работать. И это у него получается! Старость Микеланджело – это совсем особая тема. Художник побеждает плоть и как бы вырастает из неё, обнаруживая в себе все новые сверхприродные ресурсы – силу, которая, по слову апостола Павла, в немощи совершается, силу, что исходит только от Бога.

I’ parlo a te, Signore… «Господи, к Тебе взываю…»

и далее Miserere di me… «Помилуй меня…».

И снова: Signor, soccorso tu mi fusti e guida, onde l’anima mia ancor si fida… di aita… «Господи, Ты мне был помощью и вождем, поэтому душа моя и сейчас полагается на Твою помощь».

И так далее. В таких и похожих словах обращался к Богу Микеланджело незадолго до смерти, почти цитируя латинский гимн Dies irae, где практически в тех же словах, что используются у Буонарроти, средневековый поэт умоляет Судию о пощаде.

Удивительное открытие Микеланджело заключается в том, что он научился преодолевать боль, тоску и отчаянье благодаря своему нечеловечески тяжелому труду. Однако это возможно только в том случае, если веришь в Бога. Если с Ним тебя связывают абсолютно личные отношения. Личная перед Ним распростертость и одновременно какое‑то бесстрашие обращаться к Нему на «ты». Именно это есть у Микеланджело. Dio devotamente… Есть среди фрагментов у него и такой, почти не переводимый, потому что состоит только из двух слов «Бог» и «благоговейно». Но вероятно, именно два слова, как никакие другие, полно характеризуют великого художника и его веру.

Только вера помогает вырваться из бездны отчаянья, в которую неминуемо срывается мыслящий человек, особенно в те эпохи, когда всё кругом так быстро меняется, и то, что казалось ещё вчера чем‑то абсолютным, уже сегодня оказывается опровергнутым и отвергнутым самою жизнью. Omnia mutantur – в жизни меняется всё, причем невероятно быстро. Самим собою остаётся (во всяком случае, должен оставаться) только человек, ибо его личные отношения с Богом зависят только от него самого и от его личной честности и открытости.

Жить трудно и временами страшно, а поэтому только молитва и её сила удерживают нас, в сущности, всегда висящих над бездной. Микеланджело прекрасно сказал об этом в своём «Страшном суде», когда в нижней части фрески слева изобразил двух грешников, которых на небо своею мощной мускулистою дланью бесплотный ангел словно на канате поднимает за чётки, что они крепко держат в руках.

А откуда‑то сверху из‑под самого потолка капеллы льется ослепительный свет: это в ярком пятне зримо сияет «Дух в виде голубине» или Spiritus tamquam columba, как говорится в Евангелии от Марка. Только сегодня посетитель Сикстинской капеллы этого не увидит. Голубь в оригинале до нас не дошёл. Память о том, что Микеланджело изобразил его именно здесь, сохранил Марчелло Венусти, который еще при жизни Микеланджело сделал точную копию «Страшного суда», хранящуюся ныне в музее Каподимонте в Неаполе.

Fidem rectumque, или «верность справедливости»

Тема большого, в нравственном смысле этого слова, закона, что чем‑то принципиально отличается от тех законов, которыми руководствуются люди в обыденной жизни или судьи, когда наказывают преступников, и так далее, – эта тема большого закона присуща не только Священному Писанию, но античной культуре.