Римская диктатура последнего века Республики - [29]

Однако самым важным аргументом в пользу кандидата в условиях, когда народное собрание было представлено в основном пауперизированной массой, являлась его способность на щедрые раздачи. Обычным явлением стала практика покупки голосов. В середине I в., по свидетельству Аппиана, плата за эпонимные магистратуры достигала 800 талантов (Арр. В. С, II, 19).

Видимо, со временем консульские выборы стали такими бурными и скандальными, что вызвали необходимость принятия специального закона о порядке прохождения должностей и об ограничении предвыборных злоупотреблений. Он был внесен в народное собрание плебейским трибуном Л. Виллием Анналом в 180 г. (Liv., XL, 44, 1). Однако, зная хитросплетения римской политической системы, этот закон можно было обойти. Не случайно со второй половины II в. получает распространение практика перехода в плебейское сословие, что давало возможность быть избранным на должность народного трибуна и оставаться у власти сколько угодно долго.

Таким образом, римская магистратура из высокой чести и достойного служения Республике постепенно «выродилась» в возможность удовлетворения личных амбиций и корыстных интересов. Более того, политическая практика II — начала I в. внедряла в общественное сознание идею значимости не столько конкретных действий, сколько результатов, восприятие сильной личности как носительницы не столько полномочий, сколько возможностей.

Римлянам вообще была чужда идея внешних ограничений власти. Предел личному произволу ставили не нормативные права и обязанности, а в соответствии с целями личные представления магистратов о границе собственных полномочий. Это было характерно для ординарной магистратуры (цензоров, консулов, преторов), но еще более — для носителей экстраординарных полномочий (диктаторов), в том числе и для промагистратов. Цензоры формально в осуществлении «сенатской политики» были неподвластны и неподотчетны никому. Хотя цензорские полномочия были четко определены, границы компетенции определялись личными представлениями о целесообразности и соответствии тех или иных решений традиции. Консулы считались прямыми наследниками царской власти, разделенной, однако, между двумя ее носителями и ограниченной годичным сроком. Преторы при всей конкретности их функций сами преторскими эдиктами устанавливали правила судопроизводства. Власти диктатора в сфере его компетенции подчинялись все другие магистраты.

В основе подобного отношения к власти лежало несколько определяющих принципов римских общественных отношений: во-первых, представление о патриархально-общинном единстве римского гражданства и патерналистском характере властных полномочий; во-вторых, развитые отношения патроната — клиентелы^{142}. Эти принципы опирались не столько на государственно-правовую, сколько на религиозно-нравственную традицию. В соответствии с ними предполагалась зависимость младшего члена общины и клиента от auctoritas отца и патрона; гражданские и клиентские связи, в основе которых лежало понятие о верности — fides, допускали добровольное подчинение сильному человеку.

Полномочия, порядок осуществления власти, компетенция римских магистратов с юридической точки зрения не были точно определены. Они руководствовались в своих действиях обычаями, традицией и перспективой ответственности после сложения полномочий. Их отношение к собственному положению зависело во многом от личных качеств, от лояльности по отношению к сенату и народному собранию. Это приводило к нарушению сложившейся практики, особенно в чрезвычайных условиях, вызванных ведением продолжительных военных кампаний или социальной нестабильностью в самом Риме.

Начиная с III в. наблюдается нарушение традиции в отношении возрастного ценза, порядка прохождения должностей и т. п. Так, в ходе 2-й Пунической войны, которая потребовала от римлян колоссального напряжения сил, сенат и народное собрание путем «изъятия из закона» или «сверх принятого порядка — extra ordinem» допускали отступления от политической нормы, предоставляя отдельным политически активным гражданам чрезвычайные поручения. Практика чрезвычайной власти создавала абсурдную политическую ситуацию: по существу, действовало две управленческие структуры — государственная республиканская и «аппаратная», расположенная в иерархии власти выше государственной. Ярким примером в этом плане является политическая биография Публия Корнелия Сципиона Африканского^{143}. В 216 г. в должности военного трибуна он принял на себя командование отрядом римских воинов, уцелевших после сражения при Каннах (Liv., XXII, 53); в 213 г. в 22 года был избран курульным эдилом, а на возражение народных трибунов по поводу несоответствия возрастному цензу ответил, что такова воля римского гражданства (Liv., XXV, 2, 6-7; ср.: Polyb., X, 4); в 24 года на народном собрании получил командование в Испании, после того как, по сообщениям Ливия и Аппиана, в день выборов никто не выставил своей кандидатуры (Liv., XXVI, 18—19,1—4; Арр. Iber., 18). Избрание проконсула народным собранием было экстраординарной процедурой. Кроме того, проконсульская должность была вручена человеку, не занимавшему еще курульной должности. В 206 г. Сципиона, не достигнувшего к тому времени 30-летнего возраста, помимо всяческих рекомендаций сената «все центурии при общем одобрении провозгласили консулом» (Liv., XXVIII, 38, 6). Суть этих событий и наметившаяся политическая тенденция были очевидны для современников. Пожилой и прославленный сенатор Квинт Фабий Максим в день консульских выборов говорил так: «Я полагаю, что Публий Корнелий избран консулом ради государства и нас, а не от своего имени ради себя самого, и что войско набрано для защиты Италии и Рима — ego, patres conscripti, P. Cornelium rei publicae nobisque, non sibi ipsi priuatim creatum consulem existimo, exercitusque ad custodiam urbis atque Italiae scriptos esse, а не ради царственных амбиций консула» (Liv., XXVIII, 42, 22).