Рим - [9]

В конце концов он оказался на тропе, рядом с рекой, и впереди, за большой излучиной, увидел холмы, за одним из которых поднималась к небу струйка дыма. Стервятник к тому времени уже пропал из виду, но Какус резонно рассудил, что тропа, по которой он следует, не хуже любой другой: все тропы ведут к деревням, а в деревнях всегда можно чем-нибудь поживиться. На сей раз он поведет себя умнее: затаится и будет выходить на промысел только ночью. Чем дольше не попадется он людям на глаза, тем дольше они не устроят на него облаву.

Неожиданно Какус ощутил приступ сильной тоски. Когда-то он сам жил в деревне. Бывало, его дразнили, но, хоть он и отличался от прочих, считали его своим. А потом прогнали. Почему? Потому что Земля и Небо потребовали этого, так сказала ему мать. До ухода из деревни он никогда никого не обижал, однако весь мир вдруг ополчился на него без всяких на то причин.

Тоска сменилась обидой, обида перешла в ярость.

Он свернул за поворот и неожиданно увидел перед собой на тропе девушку, направлявшуюся к реке с корзиной белья. У нее были золотистые волосы, а на шее, на простом кожаном шнурке, висел вспыхивавший на солнце золотой амулет. Увидев Какуса, девушка вскрикнула, выронила корзинку и убежала.

Сам не понимая, что за чувство его охватило, он погнался за ней, неистово выкрикивая свое имя. Бежал Какус недолго – как только показалась околица, он, не желая быть замеченным, соскочил с тропы в кусты. Оттуда были слышны испуганные крики девушки, а потом возгласы выбежавших ей навстречу селян. Они расспрашивали, что ее так напугало.

А действительно – что? Что она увидела, когда на глаза ей попался Какус? Не человека, как она сама, это точно. И не животное. Никакое животное, за исключением, может быть, змеи, не вызывает такого отвращения и страха. Она увидела чудовище. Только чудовище могло повергнуть ее в такой ужас и заставить так пронзительно кричать.

Получалось, что он стал чудовищем. Но как и когда это случилось? Какусу казалось, что когда-то он был человеком…

* * *

Поселение у реки зародилось как пункт меновой торговли. Со временем интенсивность движения по обеим тропам – тропе торговцев солью, что шла вдоль реки, и тропе торговцев кузнечными изделиями, что шла поперек, – очень возросла. Люди двигались через область Семи холмов почти непрерывным потоком, и это натолкнуло одного сообразительного потомка Лары и По на интересную мысль: а зачем торговцам солью тащиться к самым предгорьям, если они могут реализовать товар у Семи холмов? Через какое-то время эта мысль дошла и до всех других торговцев.

С того времени поселение у реки стало конечным пунктом многих торговых маршрутов и местом постоянного проживания людей, сделавших торговое посредничество и предоставление торговцам временного пристанища своим основным занятием. Это приносило неплохой доход, и поселение процветало.

В ту пору оно состояло из двух десятков хижин, стоявших у подножия крутого утеса. Между утесом и рекой расстилался широкий луг, предоставлявший достаточно места для торжища. Протекавший через этот луг ручей Спинон впадал в реку, которую люди назвали Тибр.

Все хижины поселения были построены на один манер: круглые, с единственной большой комнатой, с плетенными из прутьев и промазанными илом стенами и высокими, остроконечными камышовыми крышами. Дверные проемы делались из крепких жердей, иногда с резьбой, и завешивались пологами из звериных шкур. Все внутреннее убранство составляли циновки, позволявшие сидеть или спать не на голой земле. Эти немудреные жилища служили лишь для укрытия от непогоды и для уединения: пищу готовили на кострах, и основная часть жизни проходила под открытым небом.

Торжище на другом, приречном берегу Спинона представляло собой нескольких крытых соломой хибар для хранения соли, загонов для домашнего скота и открытой площадки, где торговцы могли размещать свои подводы и тачки и предлагать товары на продажу. Домашний скот состоял из быков, коров, свиней, овец и коз. На продажу выставлялось все, что угодно, – окрашенная шерсть, меховые коврики, соломенные или фетровые шляпы, кожаные мешки, глиняные сосуды, плетеные корзины, гребни и застежки из панциря черепахи или янтаря, бронзовые украшения и пряжки, железные топоры и плужные лемеха. Из снеди предлагались горные орехи, речные раки, мясистые лягушки из болотистого озера, горшки с медом, плошки с сыром, кувшины со свежим молоком, а в сезон – каштаны, ягоды, виноград, яблоки и смоквы. Некоторые торговцы прибывали сюда с регулярными интервалами и подружились с поселенцами и другими торговцами. Но всегда появлялись и новые люди, прослышавшие об этом торговом пункте и захотевшие своими глазами посмотреть все товары.

Торговый пункт был также местом, где люди обменивались новостями и слухами, слушали рассказы о дальних краях или песни бродячих певцов. Здесь предлагали свои услуги странствующие колдуны и знахари – иные из них умели лечить недуги, избавлять от бесплодия, предсказывать будущее и общаться с нуменами.

До сих пор самыми необычными посетителями были морские торговцы, поднимавшиеся вверх по течению реки на весельных лодках. Свои корабли, неспособные пройти по неглубокому руслу реки, они оставляли в устье. Огромные и великолепные – так рассказывали об этих кораблях те немногие жители поселения, которым довелось побывать в устье Тибра. Эти гости, называвшие себя финикийцами, говорили на множестве языков, носили диковинные яркие одеяния со множеством украшений и предлагали на обмен редкостные товары из далеких краев, включая маленькие металлические или глиняные фигурки людей. Некоторые местные жители, поначалу сбитые с толку, решили было, что в этих статуэтках, так же как в скалах или источниках, обитают нумены. Другим сама мысль о том, что вместилищем нумена может стать что-то, вышедшее из человеческих рук, казалась нелепой. Финикийцы пытались растолковать, что идол – это не обиталище нумена или кого бы то ни было, а символическое изображение некой сущности, именуемой богом. Но простоватым поселенцам эти отвлеченные рассуждения казались слишком замысловатыми.