Рим или смерть - [36]

Вдруг в пламени разрывов он зорким взглядом выхватил совсем неподалеку шевелящееся зеленое пятно. Это французские саперы торопливо укладывали в свежевырытую траншею корзины с землей. «Если им не помешать, они ночью подведут сюда орудия, – подумал Гарибальди, – надо немедля выбить саперов из траншеи».

Он спустился вниз, чтобы отдать приказ группе берсальеров-снайперов. Но кого из офицеров послать во главе группы? Он поглядел на Векки, тот крепко спал, сжав кулаки и посапывая носом. Жалко его будить, да и разговор за ужином остался в памяти, но больше офицеров на вилле нет, и нельзя терять ни минуты. Гарибальди дотронулся до плеча Векки. Тот проснулся, вскочил, сбросив на пол шинель.

– Простите, Векки, без вас не обойтись.

– Я готов, приказывайте! – ответил Векки, поправляя мундир.

– Отберите с дюжину снайперов-берсальеров и пощекочите бока этим наглецам, – он показал на саперов, несших корзины с землей.

Векки отобрал двенадцать добровольцев. Они скрытно подобрались к баррикаде из мешков с песком, сооруженной защитниками города в винограднике у самых ворот Сан Панкрацио.

Векки приподнялся, и по его команде снайперы открыли прицельный огонь по саперам.

Трое саперов упали на дно траншеи, остальные укрылись за насыпью и тоже ответили огнем. Скоро, однако, во французской траншее было больше убитых, чем оставшихся в живых. И тут на помощь саперам пришли французские артиллеристы. Шесть батарей начали засыпать ядрами и бомбами баррикаду. Но часто ядра попадали в траншею. Французы оказались под перекрестным огнем своих батарей и снайперов Векки. Командир саперного отряда не выдержал и дал приказ отойти на прежние позиции.

Час спустя сержант берсальеров доложил Гарибальди:

– Французы траншею оставили, наши потери убитыми – майор Векки и двое солдат.

– Видите, генерал! – воскликнул Манара, стоявший рядом. – Сбылось предсказание цыганки. Бедный Векки!

Гарибальди подавленно молчал – он невольно чувствовал себя виновником гибели друга, не надо было его будить, мог бы и сам повести берсальеров. Что он теперь напишет в Асколи матери Аугусто?

– Как его убило? – глухим голосом спросил Гарибальди.

– Разрывом снаряда наповал, – ответил сержант.

И тут в дверях появился Векки. Гарибальди бросился к нему:

– Векки, вы? Дайте вас обнять, дружище! А мне сказали, вы убиты.

– Нет, не убит, но вот заживо похоронен был.

– Что с вами стряслось? Ну рассказывайте же! – торопил его Гарибальди.

– Да что, собственно, рассказывать… Один из снарядов попал в груду мешков. А те обрушились и меня погребли под собой.

– Берсальеры ничего не заметили?! – воскликнул Гарибальди.

– Заметили, но не сразу. Бой был в самом разгаре. Но едва огонь поутих, они раскидали мешки и вытащили меня. В самое время, а то я уже начал задыхаться.

Манара мягко положил ему на плечо руку.

– Ты, Аугусто, всегда был любимцем женщин. А фортуна тоже женщина, – пошутил он, снимая напряжение.

– Тогда тебе, Лучано, обеспечено бессмертие, – не остался в долгу Векки.

Манара в ответ смущенно улыбнулся. До женитьбы он и правда слыл неотразимым сердцеедом в салонах миланской знати. Но сейчас ему казалось, будто галантные приключения в гостиных Милана происходили вовсе не с ним, а с кем-то другим, и между этими двумя людьми пролегла бездна.

Глава одиннадцатая

ПОГИБНЕМ, НО ЧЕСТЬ РЕСПУБЛИКИ СПАСЕМ!

Французы продолжали осаду Рима. Все ближе к крепостным стенам подступали земляные валы, все разрушительнее становились обстрелы. Орудия и гаубицы не щадили ни жилые дома, ни памятники старины. Бомбы падали и на домишки бедноты в кварталах окраинного Трастевере, и на центр города – площадь Испании, Капитолий и Корсо. Одна из бомб попала в Квиринал, другая угодила в собор святого Петра, счастье еще, что купол выдержал. Досталось и дворцам Ватикана, где осколки повредили фрески Сикстинской капеллы, творения великого Микеланджело.

Гибли в Трастевере люди, рушились дома, иссякало продовольствие, но город не сдавался. Каждое утро триумвиры Мадзини и Саффи, в простой повозке, без всякой охраны объезжали улицы Рима.

Мадзини не переставая дымил неизменной тосканской сигарой и молча смотрел, как женщины, не обращая внимания на орудийную пальбу, несут к реке корзины с бельем, а мальчишки собирают кусочки картечи – отличное грузило для удочек. Рим жил своей обычной жизнью. Если бы не баррикады на перекрестках да часовые на мостах через Тибр, в минуты затишья могло показаться, будто нет никакой войны. Между тем аванпосты французов стояли всего в миле от города.

Саффи сбоку поглядывал на Мадзини. Как же он постарел за эти дни! Болезненно-бледное лицо и лоб прорезали новые морщины, а уже начавшие редеть волосы заметно поседели. Но в запавших глазах прежний огонь и прежняя вера в чудо. «Может, чудо и произойдет? Ведь римляне его достойны», – думал Саффи.

Да, Мадзини не терял надежды. Больше того, с каждым днем отчаянной обороны надежда эта крепла. Все новые письма прибывали к нему из Франции. В Париже зреет гнев, растет ненависть к Луи Наполеону. Уже многие матери получили от властей извещения о гибели сыновей под стенами Рима, и каждое такое письмо – еще одна искра в тлеющем огне. Когда же дошла до Парижа весть о кровавой битве за виллу Четырех Ветров, гнев выплеснулся наружу.