Рилла из Инглсайда - [81]
Я собирался написать сегодня и Уне, но у меня уже не хватит времени. Прочитай ей это письмо и скажи, что оно для вас обеих… для вас, двух дорогих, милых, верных девушек. Завтра, когда мы пойдем в атаку… я буду думать о вас обеих… о твоем смехе, Рилла-моя-Рилла, и о непоколебимой вере в голубых глазах Уны… почему-то я очень ясно вижу в этот вечер и ее глаза. Да, вы обе — ты и Уна — «сдержите слово»… я уверен в этом… А теперь… доброй ночи. На рассвете мы идем в атаку».
Рилла много раз перечитывала это письмо. Ее бледное юное лицо зажглось новым, неведомым прежде огнем, когда она наконец встала среди астр, которые так любил Уолтер, на полянке, залитой сиянием осеннего солнца. По меньшей мере на этот миг она поднялась над своей болью и одиночеством.
— Я сдержу слово, Уолтер, — произнесла она решительно. — Я буду работать… и учить… и учиться… и смеяться, да, я буду смеяться… всю жизнь, благодаря тебе и благодаря тому, что ты отдал, когда отозвался на зов долга.
Рилла собиралась хранить письмо Уолтера, как священное сокровище. Но, увидев выражение лица Уны Мередит, когда та прочитала письмо и снова подала ей, Рилла на миг задумалась. Может ли она отдать письмо Уне? О нет, не может… письмо Уолтера, его последнее письмо! Разумеется, оставить его себе никакой не эгоизм. Копия была бы всего лишь бездушной бумажкой. Но Уна… у нее не было почти ничего… а ее глаза были глазами женщины, которая получила жестокий удар в самое сердце, но знает, что не должна ни плакать, ни просить сочувствия.
— Уна, ты хотела бы оставить это письмо у себя… навсегда? — нерешительно спросила она.
— Да… если ты можешь отдать его мне, — глухо отозвалась Уна.
— Тогда… оставь его себе, — торопливо ответила Рилла.
— Спасибо, — сказала Уна.
Больше она ничего не сказала, но было что-то в ее голосе, вознаградившее Риллу за принесенную жертву. Уна взяла письмо и, когда Рилла ушла, прижала его к своим печально сложенным губам. Она знала, что любовь больше никогда не войдет в ее жизнь… что ее чувство похоронено навеки под пропитанной кровью землей «где-то во Франции». Никто, кроме нее самой — и, быть может, Риллы, — не знал об этом. И никто никогда не узнает. Мир, в котором она жила, не признавал за ней права горевать. Она должна была постараться скрыть свою боль и страдать в одиночестве. Но она знала, что тоже «сдержит слово».
Глава 24
Мэри приходит как раз вовремя
Осень 1916 года стала тяжелым временем для Инглсайда. Выздоровление миссис Блайт шло медленно; горе и тоска были в сердце каждого. И каждый старался скрыть это от других и «держаться» бодро. Рилла часто смеялась. Никого в Инглсайде этот смех не мог обмануть; он был лишь у нее на устах, но не в сердце. Однако посторонние говорили, что «некоторые люди» переносят горе слишком уж легко, а Ирен Хауард заметила, что с удивлением обнаружила, насколько мелкая натура у Риллы Блайт.
— Ну и ну! Она столько времени притворялась, что всей душой предана Уолтеру, а теперь, похоже, совершенно не огорчена его гибелью. Никто ни разу не видел, чтобы она пролила хоть слезинку или упомянула его имя. Она, очевидно, совершенно его забыла. Бедный Уолтер… право, я ожидала, что его семья будет больше огорчена. Я заговорила о нем с Риллой на последнем собрании молодежного Красного Креста… о том, какой он был прекрасный, храбрый и замечательный… и я сказала, что для меня жизнь уже никогда не будет такой, какой была до его смерти… ведь мы с ним были такими друзьями… я была самой первой, кому он сказал, что записался добровольцем… а Рилла ответила, так холодно и равнодушно, словно говорила о совершенно чужом человеке: «Он был лишь одним из многих храбрых и замечательных молодых людей, которые пожертвовали всем ради своей страны». Что ж, хотела бы я обладать способностью принимать все так спокойно… но это не в моей натуре. Я такая чувствительная… несчастья причиняют мне ужасную боль… я никогда не могу до конца от них оправиться. Я прямо спросила Риллу, почему она не носит траур по Уолтеру. Она сказала, что этого не хочет ее мать. Но это вызывает разные толки.
— Рилла не носит цветных платьев… она ходит только в белом, — возразила Бетти Мид.
— Белый цвет наиболее выгоден для ее внешности, — сказала Ирен многозначительно. — А черное, как мы все знаем, совершенно не идет ей при ее цвете лица. Но, разумеется, я не утверждаю, что она не носит траур по этой причине. Только… это странно. Если бы мой брат погиб, я была бы в глубоком трауре. У меня не хватило бы духу надеть что-то другое. Должна признаться, что я разочаровалась в Рилле Блайт.
— А я нет! — воскликнула верная Бетти Мид. — Я думаю, что Рилла просто замечательная девушка. Признаюсь, что несколько лет назад я действительно считала ее слишком тщеславной и смешливой; но теперь в ней этого нет. Не думаю, что найдется в Глене другая девушка, такая же бескорыстная и мужественная, как Рилла, или такая, которая всегда исполняла бы то, что ей поручено, так же ответственно и старательно. Наш молодежный Красный Крест десятки раз был на грани развала и непременно развалился бы, если бы не ее такт, выдержка и энтузиазм… и ты, Ирен, отлично это знаешь.
