Ричард Длинные Руки — эрцпринц - [13]

— Как и вы, ваше высочество.

— Для чего мы и живем, — ответил я высокопарно, — если не стараемся доставить радость друг другу?

Он поклонился.

— Ваше высочество, мы будем стараться доставить вам радость нашим верным служением вам.

— Рассчитываю на вас, сэр Лихтенштейн, — ответил я. — Служите верно, и родина в моем лице вас не забудет.

Он откланялся, понимая, что долго занимать пустячной беседой всегда занятого лорда неприлично и даже непристойно, а я смотрел ему в широченную спину и напряженно думал о его землях, спор из-за которых весьма осложняет отношения Турнедо и Варт Генца.

Еще один лишний камушек на чашу весов, сказал я себе мрачно, чтобы понятия «Турнедо» и «Варт Генц» стали только географическими.

Со стен города видно, как и при свете костров на стороне мунтвиговцев наблюдается вялое и очень разочарованное шевеление. К главному шатру то и дело подъезжают военачальники, а между городом и лагерем теперь расположились, как понимаю, наиболее боеспособные и стойкие отряды.

Катапульты пока молчат, до требушетов Зигмунд и его люди добраться не сумели, да не было такой задачи, потому первые камни в сторону города полетели, как только оверлорд Гайгер получил исчерпывающие сводки о положении дел.

Норберт поднялся ко мне на стену и сразу сказал раздраженно:

— Хоть толку от них и никакого, но раздражают! В следующий раз доберусь…

— Думаю, — ответил я, — требушеты охраняют не меньше, чем самого оверлорда. И священники, мимо которых ни один незримник не пройдет.

Он повторил:

— Раздражают…

— Подойдет Клемент, — сказал я, — тогда и посмотрим, что можно сделать. Шли бы вы спать, дорогой друг!

Он покосился на молчаливого Зигфрида, что старается не привлекать внимания, чтобы я не отправил его сторожить мои покои.

— А вы?

— Пойду поговорю с епископом, — сообщил я. — Он тоже не спит ночами. Как и днем.

Он понимающе кивнул, епископ Геллерий, к нашему удивлению, оказался намного сильнее и полезнее, чем мы ожидали. Уже стало известно, что он рассмотрел пробиравшуюся через спящих у стены воинов некую тень и что-то отбирал у них незримое, а спустя некоторое время по его молитве с одного из воинов спала личина, и все увидели безобразное чудовище, а оно, едва поняло, что разоблачено, с ревом бросилось на людей, успело двух покалечить, пока его не изрубили. Всю ночь он объезжает воинский лагерь, хоть и не на коне, а на муле, как положено священнослужителю, бодрый и с прямой спиной, посвежевший на вольном ветре и с блестящими от возбуждения глазами.

Ришелье тоже стал епископом поневоле, а в молодости после окончания колледжа поступил в Военную академию, и только крайняя нужда заставила принять церковный диоцез, как единственный источник существования всей семьи. Возможно, и этот епископ изучал теологию по принуждению, но, как и Ришелье, достиг успехов, о чем говорят его немалые возможности по защите города.

Я посмотрел, как он строго и уверенно ободряет воинов, объясняет, какое великое дело совершают, а когда он отправился к другой группе, пошел рядом и поинтересовался:

— Ваше преосвященство… вы говорите, что убийство язычников… прямой путь на небо, но как же с заповедью «не убий»?

Он ответил уклончиво:

— Не желающих принимать крещение — да…

— А убийство христиан, что принадлежат, к примеру, к апостольской церкви?

— Эти еще хуже язычников, — отрезал он, сразу ожесточаясь. — Их нужно убивать без пощады, ибо только так можно высвободить их души… пока их хозяева не набрали еще больше грехов, как собаки блох!

— А если, — сказал я, — убиваешь в его доме, убьешь также всех женщин и детей?

Он вздохнул.

— Да, это грех, потом придется отстоять ночную мессу, чтобы священник очистил твои руки от крови.

— И все?

Он подумал, ответил почти уверенно:

— Да вроде бы все. Но на всякий случай, чтобы уж совсем быть чистым и правым, не мешает часть захваченной добычи пожертвовать в пользу церкви. И это в самом деле все!

Я вздохнул. _

— В общем, убийство еретиков — как бы не убийство…

— Не как бы! — сказал он строго, но, на мой взгляд, слишком громко и слишком твердо.

— Не убийство, — согласился я. — Как не убийство — забой скота.

— Есть разница…

— В чем?

— Скот не наделен душой, — объяснил он. — А у человека, даже у язычника, она есть, тем более у еретика. Потому его убивать хоть и нужно, однако потом помолиться, прося прощения за невольный грех…

— Но все же грех?

Он уловил, куда клоню, сказал настойчиво:

— Этот грех церковь берет на себя!.. Грех, совершенный ради нас, не может быть тяжким. Церковь, выполняя волю Господа, решает, как и где ее выполнить лучше. Ты ведь знаешь, прожить всю жизнь без греха невозможно. Особенно когда живешь, а не… Еще здесь, на земле, церковь взвешивает твои деяния, и, если ты совершил некий грех для спасения чьей-то Души, тебе даруется прощение. Мунтвиг — зло!

Понятно, проплыла грустная мысль. Епископ понимает, что я вряд ли буду в самом деле выворачивать Душу, даже со священниками не бываем искренними До предела. Видимо, функции любого священнослужителя в армии не столько как духовника, сколько как надзирателя от лица церкви за такими вот своенравными и непредсказуемыми воинами, что должны быть в первую очередь Воинами Церкви.