Ричард Длинные Руки — эрбпринц - [2]

— Императорских, — поправила она спесиво.

— Да хоть кайзеровских, — ответил я гордо с видом удельного горного князька, который в своих соплеменных никого не боится и поплевывает сверху. — Так что можете успокоиться! Мне от вас ничего не надо, и нравиться я вам не собираюсь и не стараюсь.

— Еще как не стараетесь, — сказала она ядовито.

— А это значит, — заметил я, — можете не опасаться моих поползновений на вашу… эту, как ее… ага, женскую честь!

Она поправила с достоинством:

— Девичью.

— Девичью? — переспросил я и с подчеркнутым недоумением смерил ее взглядом. — Это же сколько же вам лет… С виду вы вроде бы, гм… Ах да, у женщин многое не спрашиваем, оберегаемся… Так что, принцесса…

— Аскланделла, — напомнила она.

— Это значит, — переспросил я, — можно по имени? Тогда в качестве громадного жеста любезности взад, я — Ричард.

— Принцесса Аскланделла Франкхаузнер, — уточнила она высокомерно. — Мое Императорское Высочество!

— А-а-а, — сказал я с подчеркнутым разочарованием. — Ну тогда я принц Ричард Загребущие Руки. Ладно, насчет конечностей опустим, достаточно и принца Ричарда. Остальные титулы можно тоже оставить, я скромный до бесстыдства.

— Предельно скромный, — подчеркнула она. — До невозможности.

Я смотрел на нее, гордо выпрямившуюся и предельно высокомерную, не желающую уступать ни в чем, как же, дочь императора, ничем ее не смутить, разве что предложу вот прямо сейчас показать ей пенис… но она, зараза надменная, может и тут не отступить, а сказать: «Показывай!» — и тогда даже не знаю, хватит ли у меня нахальства сделать следующий шаг, женщины, уж если упрутся…

— Ваше высочество, — произнес я церемонно и, поклонившись, сделал шаг назад, утешая себя тем, что великие полководцы отступают заранее, не давая вовлечь себя в опасные ситуации. — Желаю вам… отдохнуть. Обед сейчас принесут. Вас кормят с ложечки?

Она не пошевелилась, женщины такого ранга не отвечают на поклоны; лицо неподвижное и величественное, на мое двусмысленное пожелание тоже не ответила, дочери императора все позволительно даже по этикету.

Мне показалось, что в ее холодном взгляде таится насмешка триумфа победительницы, но, вообще-то, хрен разберешь, что в глазах женщины.

Снаружи яркое солнце, мужские голоса, запах горелого дерева, покрытые пеплом костры с редкими углями и множество людей у шатров и палаток.

Зигфрид молча указал взглядом своему напарнику на полог, Скарлет кивнула и сразу же проскользнула вовнутрь.

Альбрехт беседует с сэром Норбертом, а когда я появился из шатра, оба поспешили ко мне с озабоченными лицами.

— Ваше высочество?

— Где черновик? — спросил я злым шепотом.

— Вчерне готов, — сказал Альбрехт поспешно.

— Давайте!

— Так вчерне же, — ответил Альбрехт опасливо, — мы же только вычекавали формулировки, как вы предпочитаете, когда появилась принцесса… Но все в голове, все ваши чеканные определения, щемящие слова, полные гневного отпора и пламенного призыва…

Я спросил с подозрением:

— Вы о чем? Ладно, пойдемте в чей-нибудь шатер, а то меня из моего, как зайчика из норки, деликатно выперли пинком в область копчика… Бумагу нужно составить немедленно и тут же передать в любые воинские части Мунтвига!

— Все сделаем, — заверил Альбрехт, — только дышите глубже, думайте о прекрасном… эльфы для вас еще как?.. или уже на зеленое тянет?..

Норберт сказал вполголоса:

— Его высочество — человек с размахом, он наверняка уже о рыбах подумывает.

Принц Сандорин, завидя нас издали, ринулся навстречу.

— Ваше высочество?

Норберт сказал мне вполголоса:

— У него просторно.

— Мы к вам в гости, принц!.. — заявил я светло. — Нет-нет, вина не надо, никакого пира!.. Но чернильница и бумага не помешают.

Сандорин вскрикнул в удивлении:

— Разумеется, есть! Я же грамотный…

Он поспешил вперед и распахнул в стороны вход в шатер, роскошный до безобразия, внутри все в золотистом шелке, масса золотых украшений, в углу скрещенные церемониальные копья, тоже в золоте, но, к счастью, посреди не роскошная кровать, а все-таки стол, прекрасный рабочий стол с чернильницей, стопкой гусиных перьев и двумя листами бумаги.

Правда, ложе все-таки роскошное, но сдвинуто к стенке, дескать, принц — воин-крестоносец, а не сластолюбец, смотрите и запоминайте.

— Ваше высочество, — воскликнул Сандорин с энтузиазмом, — чем могу?

Я кивнул и молча сел на стол. Память сразу же выдала придуманное утром начало: «Ваше императорское Величество, при всем желании не могу принять этот бесценный, без всякого сомнения, дар, ибо это у пчел можем красть мед и не чувствовать стыда, но незаконно присвоить женщину, принадлежащую другому, это нечестно…»

Альбрехт, опасаясь, что забыл, подсказал:

— Вы зачеркнули «нечестно» и написали «не по-христиански и не по-мужски», а дальше увязли в болоте умничанья ваших советников. Потому никого не слушайте, дорогой сюзерен.

— Когда дело касается женщины, — буркнул Норберт, — нельзя слушать даже себя.

Сандорин смотрел ошалело.

— Что? Снова стараетесь избавиться от принцессы Аскланделлы?

— А вы против? — спросил я свирепо. — А как же Лиутгарда?

Он поперхнулся, промямлил жалко:

— Ну… дело ж в этикете…

— Вот и помогайте, — рыкнул я, — составить письмо со всеми учтивостями этикета, но твердое, как слово сэра Растера, и гибкое, как совесть нашего графа Альбрехта!..