Ричард Длинные Руки — барон - [19]

Когда я, пересыпав драгоценности и золото в сумку, вернулся к костру, на меня смотрели вопрошающими глазами.

– Что это было, сэр… Легольс?

– Разговаривал с Богом, – ответил я.

Ответом было ошарашенное молчание, на раздувшуюся сумку у пояса тоже посматривали, но я молчу, а задавать прямые вопросы весьма некуртуазно.

Эбергард поинтересовался почтительно:

– И что он сказал?

– Что веют ветры, – ответил я невесело, – и все возвращается на круги своя… И только мы способны этот порочный круг разорвать.

– Как? – спросил юный Дилан.

Они все смотрели серьезно и с ожиданием. Я молчал, не зная, как объяснить, что для этого надо перестать прятать золото и драгоценности. Что это вовсе не драгоценности, что это вообще не ценности. Только тогда вырвемся из этого повторяющегося цикла катастроф, когда примем другие ценности.

Правда, сам я спрятал, мне – можно.

Справа и слева проплывают, слегка покачиваясь, островки темно-зеленых елей, трава по обе стороны дорожки светло-зеленая, низкая. Временами поднимаются метелки ярких цветов, там жужжат толстые шмели, порхают бабочки и даже бомбардировочно грозно гудят металлоспинные жуки.

Иногда совсем рядом с конскими копытами блестят гладью небольшие озера с густой синей водой. Дорога все поднимается, а далеко впереди, временами заходя то вправо, то влево, грозно сверкает белыми вершинками горный хребет. Селенья попадаются, однако, с той же регулярностью, хотя здесь, по словам Кадфаэля, ночами бродят упыри, а днем охотятся беспощадные крыланы. Но люди упорно не желают покидать эти места: то ли сумели приспособиться к жестоким условиям, то ли полагают, что свобода от налогов и повинностей стоит любых напастей от чудовищ.

К вечеру небо стало лиловым, только на западе остается пурпурным. Кое-где прорывается сквозь застывающую корку настоящее кипящее золото, настолько яркое, словно этот багровый закат заслоняет от нас огромное на полнеба солнце. Впереди жутко и страшно, словно создание дьявола, поднимается одинокое черное дерево, даже не дерево, а угольно-черный силуэт, грубо вырезанный из этого цветного занавеса.

Конские копыта стучат негромко, дерево приближается и становится все более грозным: исполинское, с толстым стволом, который на небольшой высоте раздвоился, а обе половинки, в свою очередь, выбросили вверх и в стороны такие могучие ветви, что центрального ствола уже просто нет. Земля черная как деготь, луна еще не взошла, а если и взошла, то скрывается за фиолетовыми и пурпурными облаками, небо же с трудом освещает только себя.

Дерево разрослось, закрыло половину мира, мы услышали шелест листьев, не такие уж и голые ветви, а между корней блеснул небольшой родник. Смит сразу же начал распоряжаться насчет ужина, но рыцари слушали графа Эбергарда. Впрочем, Смит даже не подумал обидеться, субординацию понимает, принял из пасти Пса пойманного зайца, толстого, как откормленный в монастыре кабан, тут же начал его разделывать и пластать мясо для поджаривания.

Кадфаэль вытащил молитвенник и углубился в чтение, сэр Смит отлучился ненадолго и принес полный шлем крупных красных ягод, похожих на землянику, только намного крупнее. Пес снова исчез, принес небольшую молоденькую козу, может быть – газель или антилопу, но все равно – козу, а немного погодя ухитрился откуда-то приволочить огромную рыбину. Она продолжала отчаянно вырываться и хлестать хвостом даже не по морде, а по бокам.

Он бросил ее Смиту на колени, отпрыгнул и стал с интересом следить, как рыцарь дерется с рыбой.

Всю ночь над нами вскрикивали жуткими голосами совы, в лесу выли волки, дважды вздрогнула земля, будто некий крупный зверь ломился сквозь земные пласты, как лось через кустарник. Я сразу подумал про индрика, что растет всю жизнь, но индрики, как говорят, опускаются всю глубже и глубже, а наверх им путь закрыт…

Во сне я скакал на коне, летал под облаками и даже выше, любуясь ровной, будто заснеженной поверхностью, а когда опустился на землю, глаза сами начали шарить в поисках самок, и тут же услышал тихий женственный смех.

– Наконец-то обо мне вспомнил?

Она вышла прямо из пространства, я протянул руки, она не противилась, никогда не противится, только спросила:

– Зачем так далеко забрался?

– Дела, – ответил я. – Как там наш малыш?..

– Растет, – ответила она счастливо. – Я впервые перестала завидовать людям.

– Где он сейчас?

– Исследует…

Она что-то говорила еще, но рев крови в ушах заглушил. Я жадно мял ее в руках, сладостное чувство встряхнуло так, что мир задрожал и начал расплываться. Санегерийя звонко чмокнула в щеку, я ощутил под собой груду веток, брезгливо подвигался и заснул снова.

Когда раскрыл глаза, солнце уже наполовину высунулось из-за края земли. Вся наша верхушка у костра, рыцари проверяют коней: осматривают копыта, бабки, потертости, передвигают ремни, кто-то опустился на пень и с зубодробильным вжиканьем мерно водит точильным камнем по лезвию меча. Искры при каждом движении летят длинные, злые, а от звука ноют не только зубы, но и кости во всем теле.

Глава 6

Небо в длинных белых полосах, некоторые пытаются свернуться жгутами, но невидимый ветер растрепывает, остальных вытягивает в струнку. Зато внизу под золотыми лучами солнца трава из зеленой стала золотой, а деревья так и вовсе оранжево-красные, пурпурные, багряные.