Резня на Сухаревском рынке - [2]

Усатый старик действительно обладал феноменальной памятью. И не менее феноменальной способностью добывать любую информацию, поскольку основным его занятием была именно скупка и хранение краденого в дальних помещениях больницы. И он же помогал преступникам попасть в больницу, оформляя их через своего человека в приемном покое по чужим документам — особенно если бандиты поступали с резаными или стреляными ранами. Тут их записывали как случайно порезавшихся или неудачных охотников.

Сейчас же Маркел Антонович принимал просителя в своих покоях, равнодушно слушая, что говорил ему бритый.

— Отработаю. Вот тебе крест!

Тимофеев безучастно посмотрел, как сидевший напротив перекрестился, и налил себе водки, звякнув горлышком бутылки о стакан.

— Дурак ты, — сказал он беззлобно, слегка картавя. — Ты вообще понимаешь, чего предлагаешь? Чем ты мне отработаешь?

— Отработаю! — горячился бритый, косясь на водку. Ему хотелось выпить, но водка была хозяина, а тот не предлагал. — Вот те крест!

— Да хорош уж, — пробурчал Тимофеев. — Послушай, что я скажу теперь. — Он достал из кармана большой платок и вытер усы. — Только за ради твоего братца помогу. Да и ты мне потом должок вернешь. Только договоримся твердо — все, что ни скажу, сделаешь.

— Сделаю! — с готовностью кивнул бритый.

— Скажу «убей» — убьешь. Скажу — «с крыши сигай» — прыгнешь.

— И это сделаю, Маркел Антонович.

— Ну, ладно, — равнодушно кивнул скупщик. — Налей себе. Будет у меня для тебя одна работа…

Бритый схватил бутылку и наполнил свой стакан.

— Ваше здоровье! — произнес он и моментально опрокинул водку в нутро.

Усатый прищурил карий глаз.

— Что, накипело?

— Угу. — Бритый сглотнул и утер рот рукавом рубахи. — Он же мне не просто как брат. Когда маманя и папаня померли, я за ним ходил, кормил его, сам недоедал. На работу по малости лет не брали, вот я воровать и пошел. Били меня страшно, когда ловили! А все мне веселей — когда родная душа рядом. Думал, в мастеровые отдам, женю — пусть чистой жизнью живет. И теперь из-за этого гада его в каторгу! А он же мальчонка еще. Что там с ним сделают? А?

— Известно что, — спокойно ответил Тимофеев, которого на самом деле вовсе не интересовало, что случится на каторге с молодым смазливым насильником.

— Вот! — с отчаянием воскликнул бритый. — Вот!

— Так ты и сам, когда на каторге был, разве не петушил юнцов-то? А? — поднял бровь Маркел Антоныч.

— Был грех, был, — кивнул его собеседник. — Позвольте еще полстаканчика?

— Давай.

Бритый махнул еще полстакана.

— Был грех, — повторил он виноватым голосом. — Так и жизнь на каторге — не малина. Потому и хочу…

— А что ты вообще хочешь? — вдруг перебил его Тимофеев. — Зачем тебе адрес?

— Пойду, в ноги бухнусь, попрошу отпустить брата. — Бритый аж подался вперед. Говорил он с убеждением человека, который с самого начала отогнал всякое сомнение в неудаче своего намерения.

— Да? — насмешливо спросил Тимофеев. — А как он не согласится?

Бритый снова сел на лавку.

— Тогда кончу его. Брата не спасу, так хоть отомщу.

Маркел Антонович подумал, а потом покачал головой.

— Адреса я тебе его не дам. Впрочем, по адресу его искать — только время даром тратить. Он там редко бывает. А если хочешь с ним переведаться, то сходи на Александровскую улицу, найди трактир «Лазаревский». Он там по вечерам бывает со своим денщиком. Пьет. Как уж ты с двумя управишься, я не знаю, но так это — твоя забота. Оружия он с собой никогда не носит. Но ты поберегись: Скопин — мужик ушлый, воевал в Туркестане. И больной на всю голову, хоть и судебный следователь. С такими связываться — себе дороже. Подумай наперед. И главное запомни: если попадешься и тебя спросят — откуда узнал…

— Ни-ни! — замотал головой бритый. — Христом богом клянусь!

Третий вечер уже приходил бритый в «Лазаревский» трактир, садился за стол у дверей, лицом к залу, прямо под выцветшей картонкой с изображением толстой русалки, которую огромный кот тянет за хвост, брал бутылку портера и ждал. Трактир был самый обычный — состоял из двух комнат. В первой, крохотной, имелся винный буфет с тарелками, на которых засыхали кучки квашеной капусты, болотного цвета соленые огурцы или моченые головки чеснока. Старый однорукий инвалид сгребал рукой мелочь, бросаемую на стойку, и наливал той же рукой шкалик или чарку водки из зеленого. Сюда забегали на минутку: похмелиться или добавиться, а то и просто смочить горло. Желавшие посидеть подольше, поговорить, поесть и выпить основательно шли в большой зал с двумя окнами, которые мыли один раз в году — на Пасху. А в остальное время окна стояли заросшие пылью, свечной копотью да жиром. В большом зале имелось несколько столов, накрытых непременными московскими скатертями. И у каждого стола — по три крепких и грубых стула. Освещалось все это помещение газовой лампой, висевшей в центре потолка. Однако хозяин, похоже, экономил и прикручивал газ в люстре до минимума — так, чтобы посетитель мог различить стакан, но таракана, плававшего в миске с кашей или рагу, мог уже и не заметить.

Как сразу приметил бритый, половых было двое — дед и внук. Причем внук явно совсем недавно приехал из владимирской деревни, и потому дед все время его учил подзатыльниками, не особо скрываясь перед посетителями, которые к такой учебе относились одобрительно, потому как жалеть дите — только портить.