Резиновый бэби - [12]

– И что потом?

– Потом, когда она уже успокоилась... Спросила про деда. Про то, как дед потом жил. Он еще лет шесть жил... Но все у него было очень тяжело... Стало тяжело. Дети им тяготились... Последние три года болел... Я уже даже не знаю... Правильно ли я тогда своим криком соседа разбудила... А он его продержал до врачей... После этого она и от меня будто отошла...

– А как долго вы дружили?

– Да сто лет... Со школы еще, – в трубке шмыгают носом. – Я все думаю про этот импульс, которым она сигнализации включила... От чего эти машины все орали как сумасшедшие...

* * *

Линялое утро прогоняет туман, пытается высушить тяжелые листья, выпаривая с них влагу. Но небо все еще мутное, подсвеченое слабым светом, пока не набравшим силы. Следователь сворачивает на небольшую дорожку, куда указывает табличка с чашкой и волнообразной линией, изображающей пар. Парк не совсем проснулся от холодного ночного сна. Все покрыто мелкой седой испариной.

Справа тянется синий забор, врастает в выгоревший домик лодочного проката, а дальше с запахом кофе появляется небольшая вывеска – «La Tazza». Следователь подходит к дверям, вытирает ботинки о щетинистый коврик. Поправив перчатку, тянет на себя ручку, и дверь здоровается с ним, звякая колокольчиком. Круглые столики. Ротановые кресла. Хрипатый итальянец шепчет под гитару про аморе. За барной стойкой человек с острыми ушами говорит кому-то громко в кухню.

– Ночью шел такой дождь, что у меня даже деньги в кармане промокли...

Он наливает в стаканчики из-под свечей кипяток, ждет, когда парафин подтает, сливает воду, а потом бумагой вытирает его со стенок. В такт движениям высовывается и прячется его розовый язык. Следователь здоровается с ним, коснувшись рукой шляпы. Остроухий кивает в ответ и отставляет подсвечник.

– Выбирайте любое свободное место.

– Спасибо. – Следователь протягивает ему удостоверение. – Скажите, вы видели здесь женщину с длинными рыжими волосами?

– Она часто здесь бывает.

– Да-да, – морщится следователь на «бывает». – Можно вас спросить, что она брала? Если конечно, вы можете вспомнить...

– Она всегда берет одно и тоже – флорентийский шоколад...

– Флорентийский? Почему?

– Не знаю, может, рецепт из Флоренции. Я могу спросить менеджера, если вам интересно...

– Нет, не нужно, не важно, как он называется. Могу я его попробовать?

– Да, конечно!

– А где она сидела?

– Вот здесь... лицом – сюда... Если это место было занято – она уходила...

– Могу я тоже здесь сесть?

– Конечно, только обещайте освободить его, если она придет.

– Обещаю. – Следователь садится на указанный официантом стул.

Окно напротив выходит на небольшой промежуток между постройками. Там, между стеной и стеклом – высокое дерево. Будто на улице жмется к дому огромный слон, и в окно видно его цементную ногу. Всю в трещинах и черных подтеках. А по ним яркими купоросными пятнами сияет лишайник. Кудрявые контуры расплываются по неровностям старой коры. Следователь подвигается поближе к стеклу и наклоняется вперед. Отсюда видно, как в причудливых ярко-бирюзовых кружевах кое-где утопают оранжевые и желтые кратеры микроскопических грибов. В тени кора теплеет и становится фиолетовым объемным рельефом, как гнилое мясо, разорванное на волокна. Там лишайник вырастает в крупные розетки и рваными оборками дразнит, как подвязкой. А на свету он совсем плоский, как пятно краски с разводами. Цвета в нем переливаются из одного в другой...

– Ваш шоколад.

Следователь вздрагивает и оборачивается. Остроухий снимает с подноса блюдце с чашкой и маленьким круглым печеньем. Густой шоколад свернулся в белом фарфоре чашки.

– Вот вы тоже рассматриваете... Как она. Она еще ложкой так зачерпнет, переворачивает и смотрит, как это стекает...

Официант отходит, а следователь поднимает до краев полную ложку и опрокидывает ее. Шоколад лениво ползет вниз, вытягивается до чашки длинным хвостом и беззвучно ныряет в глубь, образуя воронку. Скручивается улиткой к центру, чуть расшевеливая мелкие пузыри, уснувшие на глянцевой поверхности.

Он поднимает ложку повыше – нитка шоколада вытягивается, становится совсем тонкой, но не рвется.

* * *

Ночью его будит звонок. Следователь садится в кровати. Включает лампу. Лицо со сна бледное, в паутине лопнувших сосудов, в мелкую острую складку.

– Извините... Что я ночью... Он повесился на галстуке... У себя в доме... Перелез через перила лестницы, привязался галстуком к одной из стоек... И спустился вниз по ступеням... Пока в пролете не повис...

– Кто? – Следователь откашливается.

– Муж сестры... Он звонил мне позавчера... Совсем поздно... Я не спала... Но все равно – в такое время обычно не звонят... Он был будто в экстазе... Кричал, что он все понял...

– В смысле?

– Кричал, что понял ее... Ну, то есть почему она это сделала... А для этого он должен был пройти ее путем. Он должен был почувствовать все то, что чувствовала она... Увидеть все то, что она так пристально разглядывала... – Голос ее хлюпает, как будто ее вынули из воды после того, как вымачивали там слишком долго.

– И в конце он сказал, что понял... Я попросила его поговорить об этом завтра... Но он будто не слышал... Ау меня свекровь и сын с температурой. Я попросила его завтра. Он смеялся. И сказал, что он дошел, и это все не так сложно... И очень здорово! Будто пьяный... Или очень-очень веселый... А сегодня его нашли...