Режиссерские уроки К. С. Станиславского - [14]

Удалось мне попасть и на эту репетицию.

Декорация К. С. Станиславскому, видимо, понравилась. На фоне очень хорошо написанного Н. П. Крымовым леса слева от зрителя стоял полуразрушенный, сплетенный из ивняка сарай с отвисшей дверцей ворот. Мимо сарая в глубину сцены, в лес, уходила дорога. У стенки сарая лежало несколько больших старых бревен.

Разодетые в рыцарские, турецкие и другие оперно-маскарадные костюмы гости Хлынова, челядь его и он сам садились сначала в засаду в кусты, а потом пугали проезжавшего мимо приказчика Наркиса.

На лицах некоторых персонажей были маски с длинными носами и привязанными бородами.

Несмотря на все аксессуары, бутафорию, нелепые костюмы, сцена все же шла как-то вяло и «безобразия» Хлынова, которые производили столь яркое впечатление в двух предыдущих картинах, на третий раз в этой сцене как-то уже не воспринимались.

Картину начали играть. Константин Сергеевич очень внимательно смотрел на сцену, но когда прошла встреча Наркиса с «разбойниками», он остановил действие. Подойдя к рампе, он сказал:

— Пожалуй, я могу вам объяснить, почему эта картина у вас не получается так, как она задумана Островским. В замысле ее вы отталкиваетесь от того, что Аристарх предложил Хлынову воспользоваться театральными костюмами прогоревшего соседа и переодеться всем в театральных разбойников. Вы пугаете Наркиса, а затем хотите испугать Парашу и Гаврилу «театральными» эффектами. Но ведь они никогда в театре не были, и даже Наркису нет повода бояться того, чего он никогда не видел. Скорее наоборот, богатые костюмы, которые вы надели, успокоят его: он решит, что попал к знатным господам.

Я думаю, что в ремарке Островского не указано, чем именно, кроме театральных костюмов, напугали Наркиса, потому что в те времена это было ясно и Островскому и ставившему его пьесу режиссеру без дополнительных указаний.

Я имею в виду природу «страшного», знакомую всякому, кто остается к вечеру в пустынном месте, в лесу.

Помните, что это были 40-е годы, когда еще в лесах у нас «кишмя кишело» русалками, лешими, водяными и всей прочей нечистью, ничем не напоминавшей испанских грандов, средневековых рыцарей и каких-то турок, в которых вы вырядились. Разбойник ходил еще с кистенем, а не с револьвером.

Таковы были народные представления о «страшном», а вы пошли по линии более позднего, декадентского театра, некоего «гран-гиньоля» из смеси французской мелодрамы и английских привидений из старинного замка. Это и не русское и не народное представление о страшных и непонятных минутах жизни и происшествиях в те далекие годы…

И. Я. Судаков. Может быть, нам одеть часть хлыновских слуг в вывороченные тулупы, Константин Сергеевич?

К. С. Это уже будет лучше, но это еще далеко не все. Надо сделать так, чтобы Наркису было страшно, а нам в зале смешно. Значит, должно быть несоответствие между тем, что его пугает и каким мы видим это пугающее существо или эффект.

Сделайте так. Во-первых, даже в ваши театральные костюмы пусть будет немного народу одето, да и то не с начала картины. Пусть принесут с собой узлы и корзину. А что в ней — неизвестно. Только один Иван Михайлович выхватил какую-то широкополую шляпу и нахлобучил ее на себя да пьяный барин обопрется на меч, а не на трость. Вот пока для первого разговора Аристарха и Хлынова и все признаки «театральщины». Все остальное пусть несут в сарай, и зритель не знает, кого в чем он увидит.

Может быть, вслед за тем, как я буду говорить, мы будем все применять и делать?

И. Я. Судаков. Конечно, Константин Сергеевич. Прошу всех на сцену. Снимите костюмы, заверните их в узлы, нагрузитесь всякими мечами и щитами и снесите все в сарай во время первого разговора Хлынова и Аристарха.

К. С. Кстати, соберите в сарае то, что может оставаться в таком овине. Несколько вил, метелок, лопат, два-три разбитых чугунка, глиняные горшки, крынки, старая рогожа, высохшие, пустые внутри тыквы, солома…

Н. Г. Александров[8] (появляясь из-за кулис). Константин Сергеевич, вы репетируйте, а мы соберем все, что вы сказали, и незаметно с задней стороны поставим в сарай[9].

К. С. Очень хорошо! Спасибо! Нет ли еще у нас в реквизите где-нибудь старой бутафорской лошадиной головы и двух белых скатертей…

Н. Г. Александров. Все найдется, Константин Сергеевич, будьте покойны!

К. С. (смеясь). Спасибо. Я знаю, вы на эти штуки любитель. Валяйте, действуйте! Проходим, значит, первый разговор Ивана Михайловича и Николая Афанасьевича (Подгорного. — Н. Г.), во время которого в сарае собирается вся шайка с узлами, корзинами и прочим. Это будет вроде сбора контрабандистов в «Кармен». Можно что-нибудь и напевать всем. Они ведь все давно на взводе…

Репетируется сцена Хлынова и Аристарха. На фоне таинственного сбора всех участников сцены в сарай разговор Хлынова и Аристарха звучит очень действенно и интригует тем, что неизвестно, как вся компания будет «разбойничать» дальше. К выходу Наркиса все скрываются в сарай.

К. С. Теперь прошу слушать меня из зала и делать все очень серьезно. Для них это не забава, а серьезное дело. Прежде всего огромная пауза перед выходом Наркиса. Этим дуракам в сарае очень трудно ее выдержать. Кому как раз чихнуть захотелось, в сарае ведь пыльно, кого смех разбирает, кому на ногу в толкотне наступили, кто икнуть хочет — надо все это накопить, но не сметь сделать. Пауза должна быть мертвая! Борис Георгиевич, выходите!