Резерв высоты - [15]

«Господи, что я говорю? — спохватившись, подумал Анатолий. — Ведь человек, отвоевавший первую мировую, гражданскую, финскую, ушел на четвертую войну. Это тебе, желторотый птенец, не нюхавшему пороха, война представляется кампанией, где можно отличиться», — казнил он себя за не к месту оброненное слово.

— Прости, Нина, я не то хотел сказать…

Не обратив внимания на его слова, она все так же озабоченно, тихим голосом продолжала:

— Я приехала сказать не только об этом. Понимаешь, с мамой творится что-то неладное. Она стала странная, очень своеобразно относится к войне. Утверждает, например, что немцы — это цивилизованная, гуманная нация, которая не допустит ничего плохого, не совершит намеренного зла.

— Как она может не видеть очевидного? Ведь немцы уже разрушили Минск, бомбят другие города, зверствуют в тех местах, которые захватили. Неужели она этого не знает?

— Знает, все знает, а сама без конца цитирует Гете, Гейне, Гегеля. Я ей говорю о фашистах, а она называет меня наивной девчонкой и смеется надо мной.

Фадеев внимательно слушал Нину. Он понял, Нина приехала за поддержкой, за помощью, она верит в него, если в трудную минуту обратилась именно к нему. Анатолия это взволновало, он очень хотел помочь Нине, но что же ей посоветовать? Надежда Петровна такая образованная женщина, знает жизнь, а допускает такие опрометчивые суждения! В чем тут дело?

— Все сообщения по радио и в газетах мама комментирует по-своему, продолжала Нина. — Ты, может быть, знаешь, что у маминых предков — в каком-то третьем или седьмом колене — есть немецкая кровь? Она и раньше подчеркивала это, а сейчас особенно, — с грустью и недоумением говорила Нина.

— Отцу, наверное, трудно было с ней? — спросил Фадеев.

— У мамы характер, конечно, сложный, но они ладили, — ответила она. Папа выдержанный, добрый, очень любит маму и всегда уступает, чем в какой-то степени избаловал ее. Мама умная женщина, и она не увлекалась диктатом, но признать свою ошибку для нее всегда событие.

Мозг Анатолия лихорадочно работал, но соображения, которые приходили одно за другим, он отбрасывал, как неподходящие. Наконец решился:

— Нина, ты слишком строго судишь Надежду Петровну, может, твои выводы поспешны?

Нина опустила голову. Ей и самой так бы хотелось быть неправой в оценке поступков своей матери и получить подтверждение этому именно от него искреннего, непосредственного парня!

— Может быть, и так, Толя, — сказала Нина, немного подумав, — но суждения мамы никак не вяжутся с тем, что происходит сейчас в нашей жизни, и так отличаются от общего настроения людей!

— Но может, в этой сложной ситуации, в которой мы сейчас живем, просто ярче проявляются какие-то сложные черты ее характера? — попытался уточнить Анатолий.

— Боюсь, Толенька, что не черты характера проявляются, а убеждения, и это много хуже. Она объединяет фашистов с людьми, которые действительно являются гордостью немецкой нации.

— Да, это тяжело, — ответил Анатолий, по-настоящему входя в положение, сложившееся в доме Нины.

— Что же делать? — спросила Нина, глядя ему в глаза.

— Помоги ей разобраться в том, что творится вокруг, постарайся стать еще внимательнее к матери, не отталкивай ее резкими возражениями, убеждай, вместе обсуждайте сообщения с фронтов…

Говоря это для Нины, Фадеев удивлялся силе того чувства ненависти к врагу, которое зарождалось и крепло в нем. К врагу, так оглушительно разрушившему и его личное, фадеевское счастье.

2

— Капитан Богданов формирует эскадрилью на фронт, — сказал за завтраком Есин. — Подадим рапорт?

— Ты считаешь, что нас могут зачислить в нее? — обрадованно спросил Фадеев.

Сергей неопределенно пожал плечами. Вечером, освободившись от полетов, Фадеев подошел к командиру звена старшему лейтенанту Александровичу. Рассудительный и доброжелательный человек, он внимательно выслушал Анатолия и сказал:

— Ваши стремления, конечно, благородны. Но насколько вы будете полезны на фронте и кто будет обучать курсантов в тылу? Если вы считаете, что на фронте будете более полезны, я поддержу вас. Если же здесь вас заменить некем — я буду против.

Наутро они узнали фамилии инструкторов, отобранных для фронта. Сержантов среди них не было, только лейтенанты и младшие лейтенанты. Даже однокашник Фадеева Антонюк, всего на месяц раньше выпущенный из школы, который не отличался в летном деле, но имел звание младшего лейтенанта, и то летел на фронт! Это очень обидело Анатолия, и он решительно направился к Богданову.

— Товарищ капитан, разрешите обратиться? Возьмите меня на фронт, попросил он командира отряда.

— У меня всего девять самолетов, а желающих — двадцать восемь человек, ты двадцать девятый. Я записываю всех, кто обращается с просьбой, но готовятся пока двенадцать.

— Товарищ капитан, пожалуйста, возьмите меня!

— Тринадцатым или двадцать девятым?

— Тринадцатым, — выдавил из себя Фадеев и смутился: у многих летчиков к этой цифре особое отношение.

— Это интересно! — улыбнулся Богданов. — Я подумаю.

— Можно мне завтра снова обратиться к вам?

— Не надо, продолжайте обучать курсантов. Когда приму решение, скажу.

Интенсивность учебных полетов возросла до предела. Анатолий часами не покидал кабину. Когда заканчивались полеты с курсантами, он ухитрялся лишний раз слетать сам — для отработки техники пилотирования на боевом самолете.