Резерв высоты - [105]

— Последний бой на редкость показательный во всех отношениях, продолжал командир полка. — Потерять двух летчиков и три самолета — такого в полку еще не было. И это произошло с теми, кто воевал с начала войны, считался опытным воздушным бойцом. Почему же это произошло? Может быть, комэск первой расскажет? — обратился Давыдов к Кутейникову.

Петр Васильевич быстро встал, помял пилотку, пальцы его рук дрожали, на подбородке выступили крупные капли пота. Он машинально вынул платок, стер пот и, держа пилотку в одной руке, а платок в другой, начал говорить.

Все внимательно слушали его и чувствовали, что говорит он не то. Кто-то не довернулся, кто-то не увидел — в этом, по его словам, была причина неудач. В его словах не было глубины анализа, следовательно, и причины потерь он не определил.

Давыдов, уловив настроение летчиков, видел: сейчас толку от Кутейникова не добиться — чем дальше комэск говорил, тем бессмысленнее были его фразы. В конце концов Кутейников и сам заметил это и закончил свое объяснение совсем уж неудачно:

— Что делать, у нас не получилось, посмотрим, как другие себя покажут, Теперь очередь за второй эскадрильей.

Богданов, обычно очень выдержанный, взорвался. Его терпение лопнуло, он вскочил и бросил на Кутейникова взгляд, полный горечи и презрения:

— Не торопитесь справлять похмелье на чужом горе! Знайте, ваши неудачи сегодняшнего вылета — это и наши неудачи. Мы скорбим, а не радуемся. Не оправданий, но правды ждали люди, конкретного, критического разбора действий эскадрильи! — с укором закончил Богданов.

— Кто еще хочет высказаться? — спросил командир полка.

— Что говорить? Надо делом заниматься да рисоваться поменьше, раздался голос Базарова.

Давыдов понял, что пора прекращать дебаты. Разве тут до них, когда два покойника, можно сказать, лежат в переднем углу…

— Товарищи, необходимо всем хорошо подумать о сегодняшних событиях, обсудить их. Завтра дежурит вторая эскадрилья, — закончил он разбор.

Следующий день прошел без особых приключений, лишь Овечкин вернулся с задания на изрешеченном в воздушном бою самолете. В полку осталось всего два ЛаГГа, теперь на них попеременно летали все, и каждый, возвращаясь, привозил по нескольку новых пробоин. Техники и механики быстро ремонтировали машины, и очередные счастливчики летели на них в бой. Залатанные, раскрашенные в разные цвета, эти самолеты походили более на атрибуты цирка, чем на боевую технику. Но летчики с нетерпением ждали своей очереди на полет, чтобы там, в небе Сталинграда, в смертельной схватке с фашистами доказать свое стремление остановить врага здесь, у стен Сталинграда. Каждый понимал, что дальше отступать нельзя.

…Когда хоронили погибших, прощальное слово произнес комиссар. Они провожали в последний путь товарищей, на счету которых были сотни боевых вылетов, десяток сбитых самолетов. Это были молодые парни — совсем недавно им едва перевалило за двадцать; это были их друзья, полные жизненной энергии, душевной теплоты… Беззаветным служением Родине они снискали горячую любовь всех, кто их знал.

Тепло и проникновенно говорил комиссар о каждом из погибших, говорил о коварстве и злобе врага, беспощадно топчущего нашу советскую землю. Каждое его слово зажигало огонь ненависти в сердцах летчиков, жажду беспощадной борьбы с фашистскими поработителями.

Речь комиссара взволновала всех присутствующих. Летчики, выступавшие после него, клялись быть верными памяти погибших и отомстить за их смерть. Вскоре на краю аэродрома вырос невысокий холмик с дощатой пирамидой и звездочкой наверху. Прогремел прощальный салют. Фадеев невольно содрогнулся, представив сколько таких могил на полях от Буга до Волги. Тысячи, сотни тысяч, миллион?

— Неужели миллион?..

4

Медленно и молча расходились люди после похорон. Фадеев с ведомыми направился было к своей землянке, но Богданов остановил его:

— Анатолий! Пойдем к командиру полка.

Через десять минут в штабной землянке около огонька, рвущегося из коптящей гильзы, собралось человек восемь. Давыдов встал, поправил гимнастерку — эта привычка у него выработалась давно, он всегда следил за своим внешним видом, был опрятен, подтянут.

— Обстановка критическая, — сказал он. — Фашисты стягивают к Сталинграду огромные силы, днем и ночью наносят удары по городу с воздуха. Нужных резервов у нас нет, самолетов на фронте мало, и те мы зачастую теряем безрассудно. Вылет группы Кутейникова тому горький пример. Такого позора полк еще не видел.

Кутейников ерзал на скамейке, хотел что-то сказать, но твердый голос Давыдова не сулил ничего доброго, поэтому комэск первой счел целесообразным промолчать.

— Причины ошибок — неумение и нежелание учиться воевать, — продолжал командир, — фатальное равнодушие к себе, к своему долгу перед Родиной. Человека бьют, но он ничего не предпринимает, чтобы выяснить, узнать, почему такое происходит. Многие летчики, возвратившись с боевого задания, где они наделали много промахов; действовали по шаблону, свои ошибки не анализируют, не стремятся их исправить. Их товарищи гибнут в бою, а они сами нередко труса празднуют, поджимая хвост при встрече с «мессершмиттами». Этот позор надо смыть кровью, но не своей, а вражеской. Сейчас обстановка такова: любая ошибка в бою будет расцениваться как предательство. Завтра мы получаем из соседнего полка шесть самолетов ЛаГГ-3 и два Яка. Приказываю: инженеру полка за счет ремонта подобранных в поле самолетов поддерживать самолетный парк на уровне десяти самолетов. Десять экипажей должны ежедневно вести боевые действия. Это приказ для всех. Завтра в девять утра вылетаем шестеркой: я с комиссаром и сержантское звено во главе с Богдановым. Мы должны показать немцам, что с нашего аэродрома не только куропатки взлетают.