Рейс в Эвенкию (путевые заметки) - [19]

Своеобразная жизнь ключом кипела на далеком форпосте московского государства. "Приходили в Мангазею морем многие кочи с хлебными запасами и русскими товарами, в год кочей 50 и больше и по Енисею, государь, и по Турхуну и по иным сторонам реки и промышляли многие промышленные люди и промыслы, государь, были большие… А торговых, государь, и промышленных людей зимовало в Манга-зее человек по 1000 и больше, и в лавках, государь, сидели со всякими товарами зимой и летом без съезду, и весной, государь, на волоку всяким людям торг был большой."

Так описывал жизнь Мангазеи ее современник, таможенный голова Саблин.

Сфера влияния Мангазеи была очень велика. Она распространялась, в частности, на Нижнюю и Подкаменную Тунгуски. И вот, из летописей известно, что в 1626 году на Нижнюю Тунгуску двинулись около двухсот промышленников в сопровождении 22 казаков. Привлекала ли их жажда наживы, искали ли они новых нехоженных мест и необъясаченных туземцев — сказать трудно. Не сообщает летописец и об исходе этой смелой экспедиции. Но совершенно очевидно, что казаки и их спутники могли проникнуть в верховья реки и обосноваться здесь в местах, богатых пушниной. Ведь история русских завоеваний знает походы куда более смелые, трудные и дальние, чем путешествие в глубь страны эвенков.

Старый лоцман, конечно, ошибался, предполагая, что изба, которую он видел на Таймуре, была построена казаками из вольницы Ермака. Но не исключена возможность, что он напал на зимовье, построенное людьми, ушедшими из Мангазеи в 1626 году. За триста с лишним лет сквозь развалины печи могло прорасти и вытянуться к небу стройное дерево. А лиственница, из которой построена избушка на Таймуре, способна стоять не одну сотню лет. Недаром называют ее вечным деревом…

Встреча

Глубокая ночь. Но на теплоходе нико не спит. Да и можно ли спать, когда до Туры — три десятка километров. Идем без огней. В трюме, при свете коптилок, печатается номер многотиражки, посвященный благополучному завершению рейса. А в том, что он завершится благополучно, ни у кого не осталось и тени сомнения. На баке собралась вся команда, свободная от вахты. Пели "Родину", украинские песни, потом частушки. Настроение у всех было приподнятое, пелось легко, свободно, от души.

На заре подняли новые вымпела — алый, цвета страны, и голубой, Главсевморпути — взамен выцветших и задымленных. С мачты на мачту, с мачт к бортам затрепетали гирлянды ярких сигнальных флагов, тех самых, что украшают судно в дни первомая. Мы ходим по палубе и сами удивляемся — неужели это наш теплоход такой красивый, чистый и нарядный?

А команда! За ночь начисто истреблены все запасы ваксы, которыми располагали наши щеголи. Из походных сундучков вытащены разглаженные брюки, синие кители, рубашки с галстуками. Промасленная роба запрятана под койки. Все гладко выбриты. Благоухание цветочного одеколона успешно конкурирует с запахом весеннего утра, приносимым легким ветерком с берега.

До восхода солнца остался, по крайней мере, час. До Туры осталось, по крайней мере, километров пятнадцать.

— Катер впереди!

Это кричат наши "дозорные" со штормового мостика.

В самом деле, издали слышится характерное тарахтение мотора. Проходит пять минут, и из-за поворота прямо на нас вылетает моторная лодка. Люди, сидящие в ней, еще издали машут руками. Лодка делает разворот и, рискуя опрокинуться, подваливает к борту теплохода. По шаткой стремянке к нам карабкаются первые гости из Туры: председатель окрисполкома, начальник отдела НКВД, редактор эвенкийской газеты и другие местные работники…

Крепкие рукопожатия, восклицания, расспросы:

— Ну, товарищи, спасибо вам!

— Не стоит. Дело нетрудное. Не нам спасибо говорите, а воде за то, что не подвела. Скажите, лучше, нефть у вас есть?

— Найдем немножко. Чтоб в Туре да чего-нибудь не было. А пока, — весело подмигивает начальник авиабазы, — принимайте дары. Раньше встречали гостей хлебом-солью, а у нас завелся свой обычай.

В руках у него влажный мешок. В мешке что-то шевелится. Наш гость ловким жестом встряхивает свою ношу — и на палубе начинают биться крупные рыбины.

Туринцы гурьбой идут осматривать теплоход. Он им нравится. И действительно, сейчас, когда из-за гор вырвались первые лучи солнца, судно выглядит необыкновенно красиво. Яркие разноцветные флаги чуть колышутся в воздухе. Солнце играет на поручнях, на иллюминаторах. Теплоход идет, властно рассекая воду, тяжелый, сильный, большой. За ним послушно движется караван, тоже принарядившийся, тоже расцвеченный флагами.

— А в машину спуститься можно?

Можно и в машину. Тут чистота — свято соблюдаемый закон. Но сегодня стахановская вахта механика Пантелеева превзошла самое себя. Чистота могла бы, кажется, удовлетворить самого придирчивого хирурга, для которого пыль и грязь — самые страшные враги. Гудела нефть в топке вспомогательного котла, с неуловимой для глаза скоростью вращались два огромных гребных вала, поворачиваемые 1400 лошадиными силами.

Когда после осмотра машины поднялись в салон, где аппетитно пахло жареной рыбой, часы показывали уже 5 часов утра.

— Через 40 минут будет Тура, — сказал редактор, выглядывая в иллюминатор, — налегайте на рыбу и айда на палубу.