Рейс на Катар - [9]

Мама посидела со мной еще. Оставшуюся часть времени нашего свидания мы больше молчали. Я очень устал, был слишком вымотан, для того чтобы шевелить языком. Думаю, мама прекрасно видела это. Она вновь положила в рот одну из своих таблеток и запила ее глотком из стакана, после чего приподнялась и сказала, что ей пора. Я попросил ее посидеть со мной еще немного, но она ответила, что это невозможно, потому что отведенное нам время почти закончилось. Она сказала, что меня ждут процедуры, которые пойдут только на пользу, и попросила меня быть хорошим мальчиком и не противиться им. Она попросила делать все, о чем попросят врачи. Я прошептал, что вряд ли они будут меня о чем-то просить, потому что в моем нынешнем положении я ни что не способен. Она чмокнула меня в лоб и сказала, что любит. Спустя полчаса после ее ухода меня вновь стали опрыскивать из пульверизатора.

Мои веки были опущены, но я не спал, хотя дрема и одолевала время от времени. Я лежал и пытался свыкнуться с тем, что теперь я – это только моя голова. Пока что у меня это получалось плохо. Я по-прежнему ощущал фантомные покалывания своих отсутствующих конечностей. Мои ноги продолжали чесаться, мышцы рук сводило судорогами, живот, которого у меня теперь не было, крутило от дурных мыслей. Я не мог встать, сесть, даже просто перевернуться на бок, но теперь на то и не было никакой необходимости – вместе с моим телом кремировались и все его естественные физиологические потребности. Хотя нет, меня нужно было опрыскивать из пульверизатора, как комнатное растение. Но в таковое по сути я и превратился. Я проклинал судьбу за то, что она так со мной обошлась. Обошлась подло! А ведь я и сам намеревался поступить с ней так же, когда опускал свою шею на холодную рельсу. Думал ли я тогда я об этом? Нет, конечно нет.

К моему опрыскиванию прибавилось еще несколько процедур. Например, ежедневно мне что-то закапывали в глаза. Иногда эту процедуру повторяли дважды в день. От раствора очень щипало глаза, да так сильно, что из них начинали течь слезы. Один раз мою голову, то есть меня, перевязали бинтами и окунули в емкость с ужасно воняющей теплой жидкостью. По запаху она напоминала рыбный бульон. Я принимал эту ванну около часа, после чего меня вернули на прежнее место, но бинты, которые впитали в себя рыбную вонь, сняли только на следующее утро. Но даже несмотря на это, аромат рыбной требухи окутывал меня еще долгое время. Были и приятные процедуры, например теплые компрессы на затылок. Они так расслабляли меня, что я сам не замечал, как проваливался в забытье, выныривал из него, погружался вновь.

Мама приехала за мной очень скоро, как и обещала. Но перед этим ко мне заглянула одна из белых масок. Зычный мужской бас поприветствовал меня и осведомился о самочувствии. Я поблагодарил его за заботу и ответил, что чувствую себя хорошо, несмотря на то что моя голова по-прежнему все еще немного побаливает. Он ответил, что в этом нет ничего страшного, вскоре эти боли исчезнут совсем, и чтобы я не волновался по этому поводу, поскольку, как он выразился, «все идет своим чередом». Доктор также отметил мой крепкий иммунитет, именно благодаря которому, как он считает, я стремительно иду на поправку. Он откашлялся в кулак, после чего посмотрел на свои наручные часы. В воздухе повисла неловкая пауза. Маска явно пришла сказать мне что-то важное, но, как мне показалось, запамятовала. Я поинтересовался у маски на этот счет. Доктор с досадой хлопнул себя ладонью по лбу. Конечно же, сегодня ведь день моей выписки, и он пришел сообщить, что в холле меня ожидает мама. У него совсем вылетело это из головы, потому что по пути ко мне он заглянул еще к двоим пациентам. Я иронично пошутил, спросив у него, что это за пациенты: никак тоже раздельные части тела, как и я? Он шумно засопел в свою маску и заметил, что мой юмор только подтверждает его слова насчет стремительного выздоровления. Но на самом деле моя шутка говорила не о хорошем расположении духа, а о презрении к положению, на которое обрек меня случай. Случай. Вот точное слово! Доктор пожелал мне всего самого наилучшего и как бы между прочим спросил, не хочу ли я, чтобы он поставил меня на какую-нибудь твердую поверхность, например на тумбочку рядом с настольной лампой. «Но для чего это нужно?» – спросил я его. На что он ответил мне: «Это порадовало бы вашу маму, когда она войдет к вам в палату, поскольку вертикальное положение свойственно здоровому человеку, а горизонтальное все же ассоциируется у людей со слабостью или болезнью». Мне хотелось послать его ко всем чертям, но вместо этого я лишь холодно процедил, что не хочу, чтобы меня перетаскивали и куда-то ставили. Эти слова немного расстроили его, как мне показалось. Свое «ну что же, это уж как вам заблагорассудится» он произнес с напускным безразличием в голосе. Я улыбнулся про себя. Доктор фыркнул, как морж, и откланялся. Несколькими минутами позже в поле моего зрения появилось лицо мамочки. Мне показалось, будто бы она похудела еще сильнее. Она застенчиво улыбнулась мне, после чего наклонилась и поцеловала в лоб. Мне хотелось протянуть к ней руки, которых у меня больше не было, для того чтобы обнять ее и прижать к себе. Если бы в моей груди сейчас билось сердце, то билось бы оно как сумасшедшее. Я был рад видеть ее. Я был рад, что наконец-то покидаю это место. Больше мне не придется терпеть перед своими глазами этот скучный потолок вместе с его верными спутниками – нервно подмигивающими мне люминесцентными лампами. Я сказал маме, что очень скучал по ней, и она ответила мне, что это чувство взаимное. Все эти дни она готовила наш летний домик к моему приезду. Я сказал ей: «Все это пустяки, не стоило из-за меня возиться с этим! Уж лучше бы ты отдыхала или сходила к доктору, ведь это сейчас тебе так необходимо!». Она лишь отмахнулась и заявила, что для нее это не составило никакого труда. Но выглядела она действительно неважно, будто не спала несколько ночей подряд. Темные круги под глазами, как мне показалось, увеличились чуть ли не вдвое. Я спросил маму о таблетках, которые она принимает: действительно ли они перестали на нее действовать, как мне показалось, или же я ошибаюсь. Она грустно посмотрела на меня и ответила, что не хочет говорить на эту тему, по крайней мере не сейчас, ведь на улице вот уже полчаса как дожидается такси, которое должно довезти нас прямо до деревни. Я воскликнул: «Ты сошла с ума! Это обошлось тебе, должно быть, в целое состояние! А мы ведь могли бы самостоятельно добраться до вокзала, а там сесть на электричку!» Она помотала головой и попросила меня не переживать по этому поводу. Но как было не переживать, ведь эти деньги она могла бы потратить на лекарства или же на визит к врачу! Ее губ вновь коснулась столь обожаемая мною кроткая улыбка. Мама прошептала мне, что все это сейчас неважно и что если я так хочу обсудить ее «сумасшедший» поступок, то это можно будет сделать сегодня вечером за ужином, а сейчас нам нужно выдвигаться в сторону выхода, потому как такси вряд ли будет ожидать нас бесконечно долго. Ужин. Она упомянула про ужин. Похоже, она совсем забыла про то, что ужины мне больше не требуются, как и обеды с завтраками. Хотя, конечно, я могу набить чем-нибудь свой рот и делать вид, что пережевываю содержимое. Но я не был уверен в том, что мамины слова предполагали именно это. Да, определенно сей факт просто вылетел у нее из головы! А ведь она наверняка приготовила что-нибудь. Старалась, провозилась на кухне не один час. Мне не хотелось сейчас ее расстраивать, и поэтому ее слова я оставил без комментариев, а лишь моргнул ей в знак призыва к действию. Она натянула на меня вязаную шерстяную шапочку, после чего ловко подхватила меня правой рукой себе под грудь. Таким образом я миновал темный больничный коридор и очутился на улице. Солнце тут же едва не ослепило меня. Мне пришлось сощуриться. Ветер подхватил мои отросшие черные волосы и заиграл ими. Мама полезла в сумочку за солнцезащитными очками. Невдалеке я заметил ожидающий нас автомобиль. Я хотел было вскинуть правую руку в его сторону, чтобы указать на него маме. Но вспомнил, что у меня больше нет рук.