Революция отвергает своих детей - [14]

Дольше всего держались слухи о маршале Блюхере, главнокомандующем Особым Дальневосточным военный округом. О Блюхере еще раньше рассказывали, что в 20–х годах он много раз бывал в Китае и работал совместно с тогдашним вождем китайской революции — Сун Ятсеном. Когда были введены маршальские звания, он был в числе первых пяти, которые его получили. Он занимал, как главнокомандующий Особым Дальневосточным военным округом, исключительное положение. В 1937 году он принадлежал к тому высшему составу суда, который приговорил маршала Тухачевского к смертной казни. Однако после этого, как теперь передавали шепотом, он тотчас же вернулся на Дальний Восток. Вслед за этим появились новые слухи:

— Маршал Блюхер не участвует, — шептал мне радостно один знакомый. — В Дальневосточном военном округе не проводится никакой чистки.

— Вообще никаких арестов?

— Нет, какие‑то есть, конечно, но это только обычные аресты, а не то, что у нас здесь делается.

— Да как же это вообще возможно?

— А почему это не должно быть возможным? В его руках там верховная власть и он этого просто не допускает. Ах, если бы можно было попасть во Владивосток! — Его глаза засветились при этой мысли.

— Но я думаю, что сейчас же заметят и тогда, безусловно, еще здесь до отъезда арестуют.

Этот слух о маршале Блюхере скоро рассказывался в новом, более расширенном изложении:

— Недавно НКВД решило арестовать непокорного маршала Блюхера. Для этой цели был снаряжен специальный поезд с энкаведистами. Как только они пересекли границу Дальневосточного округа, поезд окружили специальные войска маршала Блюхера. Была даже стянута артиллерия. Энкаведисты сдались. Теперь они сидят во Владивостокской тюрьме! Мододец маршал Блюхер!

Мне уже тогда казалось, а теперь я в этом твердо убежден, что все эти слухи были лишь желанной мечтой. Это был последний луч надежды в отчаянной ситуации. Но постепенно и эти слухи блекли, так как вскоре кругом заговорили, что маршал Блюхер арестован. Он как сквозь землю провалился. В советской печати и на собраниях его больше не упоминали.

Аресты продолжались беспрерывно. Люди становились к этому все более равнодушными. Они относились к арестам, как к природной катастрофе, которую нельзя предотвратить.

Более того, в эти страшные времена рассказывались анекдоты; может быть потому, что все равно ничего нельзя было изменить.

Два москвича Иван и Павел, встречаются на улице Горького.

— Как живешь, Павел? — спрашивает Иван.

— Как тебе сказать, Иван… Как в автобусе.

— Как в автобусе?

— Ну, да. Как в автобусе. Одни сидят, а другие трясутся.

Наиболее распространенным был анекдот: «В 4 часа утром», — намек на аресты, которые происходили главным образом в это время.

— В 4 часа утра раздается стук в дверь квартиры, где проживают пять семей.

Все тотчас вскакивают с кроватей, но никто не решается открыть дверь. Все стоят у дверей своих комнат и дрожат. Стучат сильней.

Наконец один из жильцов, Абрам Абрамович, решается открыть входную дверь.

Слышно, что он о чем‑то говорит с человеком за дверью.

Потом он оборачивается к дрожащим соседям, товарищам по несчастью, и его лицо сияет: «Не беспокойтесь, товарищи. Ничего не случилось! Это только наш дом горит…»

ПЕРВЫЕ СОМНЕНИЯ

Я давно уже не был единственным в детском доме, у кого была арестована мать. Другие воспитанники за это время тоже получили письма или открытки от арестованных родителей. Понемногу развязывались языки и один признавался другому, что его мать или отец арестованы, а порой, случалось и это, были арестованы оба.

Как это ни странно, но мы все реагировали одинаково: каждый знал, что его мать или отец невиновны. Но мы были уже настолько по–советски воспитаны, что в наших оценках исходили не из чьей‑то отдельной судьбы, — даже если дело шло о наших невинно осужденных родителях. Ни у кого из нас, десяти молодых людей, у которых были арестованы родители, этот личный удар не вызвал тотчас же оппозиции против советской системы.

Инстинктивно мы отталкивали от себя мысль, что массовые аресты 1936–38 годов прямо противоречат нашим идеалам социализма. Мы пытались убедить себя, что дело идет лишь о загибе, о чрезмерной заостренности нужных и правильных по существу мер.

Как‑то вечером мы снова сидели все вместе в нашем доме. Разговор начала молодая девушка, отец которой был арестован НКВД и сослан на 10 лет.

— Мне кажется, что все дело можно лучше всего объяснить на примере. Представим себе, что у кого‑то из нас в руках яблоко, которое он очень ценит, так как оно — единственное. На этом яблоке появилось гнилое или даже ядовитое место. Если он хочет спасти яблоко, то ему надо вырезать плохое, больное место, чтобы оно не заразило весь плод. Вырезывая больное место он, вероятно, захватит большую площадь, чтобы осталась только действительно здоровая часть. Возможно, что так обстоит дело и теперь при партийной чистке.

Другой из нас согласился с ней:

— Конечно, в Советском Союзе существует какое‑то количество шпионов, агентов и диверсантов. Возможно, что советские: власти только знают о том, что такие люди есть, но не знают точно — где и кто они. И вот для того, чтобы действовать с уверенностью и спасти советское государство, приходится волей–неволей арестовывать и невинных. Для арестованных невинно это, конечно, очень болезненная операция, но разве это, если взглянуть принципиально, не оправдано, когда речь идет о спасении единственной социалистическом страны в мире?