Революция - [73]

— Пойми, воробушек: враг моего врага — мой друг.

И я поняла: он хочет обернуть одних против других с целью получить некое преимущество. Его слова меня немного утешили: одним беспокойством меньше. Тем более что забот у меня и так хватало. Требовался весь мой актерский талант, чтобы голос не дрожал и ноги не подкашивались, когда я лгала герцогу. Однажды мне уже пришлось почувствовать, какая у него тяжелая рука, и я понимала, что это повторится, если он узнает о моем предательстве. Иногда, закрывшись у себя в чердачной комнатке, я склонялась над тазом, и меня рвало от страха.

Что ж, я ведь хотела играть. Хотела много ролей. И герцог мне их предоставлял — роль мальчишки, шпиона, слуги, гражданина, бастарда, роялиста, бунтаря, патриота, якобинца. И я их играла. Иногда по утрам в мою дверь стучался Николя, старый слуга — единственный из людей герцога, кто знал, что я на самом деле не мальчишка, — и я выскакивала из постели в страхе, потому что спросонья не могла вспомнить, кем мне сейчас положено быть.

Уняв дрожь в руках, я умывалась, перевязывала грудь и одевалась. Завтракала булочкой с маслом и джемом и кофе, которые Николя оставлял для меня за дверью. И отправлялась в Тюильри.

По дороге я читала афиши и слушала, что выкрикивают разносчики газет. Новости были однообразно скверными. Зима опять выпала чрезмерно холодная. Сена замерзла. На окраинах города появились волки. Рабочие в провинциях бастовали. Австрия и Англия, разгневанные заточением короля в Тюильри, грозили войной.

По вечерам я ходила на собрания кордельеров и якобинцев, как мне велел герцог, и слушала там Дантона и Робеспьера. А по дороге домой плохо одетые люди совали мне в руки листовки, в которых короля и королеву изображали в виде свиней или коз, пожирающих Францию. Год выдался урожайным, так отчего же у нас нет зерна? — вопрошали авторы листовок. И отвечали: оттого что Людовик тайно отдал приказ прятать зерно, чтобы изголодавшиеся парижане подчинились ему. А в прошлом году он потратил двадцать восемь миллионов ливров на оплату картежных долгов своего брата. Деньги лились в карманы королевской семьи, пока французские дети голодали.

Итак, я по-прежнему мало что знала про свой завтрашний день, но про короля знала точно: дела его идут совсем плохо.

Когда двадцатого июня я прибыла в Тюильри, я тотчас почувствовала: что-то происходит. Королева была взволнованна и бледна. Мадам Елизавета раздражалась более обыкновенного. Король отказывался от еды. Я догадалась, что они хотят бежать этой ночью, и ледяной ужас сжал мое горло.

Они не понимают, что делают! Неужто забыли про Бастилию? Про штурм Версаля? Про то, как парижская толпа любит рубить головы с плеч? Забыли вопли презрения, доносившиеся из-за ограды Тюильри? Неужто никто не сообщил им, о чем говорят на рынках и как простолюдинки грозятся вырвать их королевские печенки себе на ужин?

Они были пленниками в стенах дворца, но эти же стены защищали их от внешнего мира. А теперь они собирались выйти наружу, со своими белоснежными руками и благородными речами. Да, в Монмеди они, возможно, окажутся в безопасности, но ведь туда надо еще добраться.

В тот день я была особенно ласкова с Луи-Шарлем. Прячась от горничных, я воровала из шкафа простыни, чтобы мы с ним могли построить крепость, таскала с кухни его любимые сладости — и по кусочкам скормила ему целый бифштекс, чтобы подкрепить его перед дорогой.

Вечером я помогла ему помыться, надеть ночную рубашку и потом, когда он поцеловал родителей, тетку и сестру, уложила его в постель. Он никак не мог устроиться удобно и все требовал новых сказок.

— Не покидай меня, Алекс, — попросил он, когда я закончила последнюю сказку, про Белую Кошку. — Ты обещала, что не покинешь меня.

— Не покину, Луи-Шарль, — ответила я. — Но, возможно, настанет день, когда вы меня покинете.

— Нет! Никогда. Вот стану королем и сделаю тебя своим главным министром, чтобы ты всегда была со мною рядом.

Я улыбнулась и напомнила ему, что женщины не бывают министрами. Затем добавила, что надо спать, не то его матушка огорчится. Когда он закрыл глаза, я тихо собрала его любимых солдатиков, лошадок и лото в деревянную коробку и оставила ее возле кровати, надеясь, что те, кто придет его будить, заметят ее и заберут: пусть у него будет хоть какое-то развлечение в дороге.

— Спокойной ночи, Алекс, — пробормотал он, когда я покидала комнату. — Храни тебя Бог.

Бог не станет меня хранить. Я уже продала душу дьяволу. Но ради Луи-Шарля я обернулась в дверях и прошептала:

— И вас пусть хранит Господь, маленький принц. Да пребудет Он с вами в пути.

20 мая 1795

Было раннее утро. Солнце еще не встало. Я одевалась в своей комнатке — и вдруг оказалась на полу, а надо мной навис герцог. После я еще долго ходила с пунцовым отпечатком его перстня на щеке.

— Где они?! — закричал он. — Куда они исчезли?

— Кто «они»?

— Считаешь меня болваном? — зарычал он и снова ударил меня.

— Довольно! — взмолилась я, пытаясь отползти в сторону.

— Их нет, они испарились! Бежали сегодня ночью. Ты знала, что они затевают побег, и не предупредила меня! — кричал он.