Революционный невроз - [67]
Тероань не была, впрочем, единственной в своем роде, у нее вскоре оказались подражательницы: 27 брюмера II года (25 ноября 1793 г.) толпа женщин в фригийских колпаках, в длинных панталонах, вместо юбок, и с пистолетами за поясами явилась в Коммунальный совет… Их приняли здесь довольно холодно, а прокурор Шомет сделал им даже в мягких выражениях внушение.
Его удачная импровизация имела тогда большой успех в публике. «Неосторожные женщины, желающие превратиться в мужчин, — сказал он им между прочим, — не довольно ли вам того, что вы уже имеете? Чего вам еще больше нужно? Вы владеете нашими сердцами и чувствами; и законодатель, и судья — все у ваших ног; ваше иго осталось единственным, которого мы не в силах свергнуть, ибо оно есть иго любви, а следовательно, дело природы. Во имя этой природы заклинаю вас оставаться тем, что вы есть и, не завидуя опасностям нашей бурной жизни, довольствоваться сознанием, что вы заставляете нас забывать о них на лоне семьи, лаская наши взоры восхитительным зрелищем наших детей, осчастливленных вашими нежными заботами».
Эта, в сущности довольно резонная, речь произвела неожиданное впечатление: санкюлоты прекрасного пола удалились с поникшими головами и, по-видимому, несколько сконфуженные своим новомодным костюмом.
Конечно реакция в сторону эстетики была неминуема. Врожденный вкус, отличающий французов, и в особенности француженок, не мог не воскреснуть. Инициативу реформы костюма взяли на себя художники.
Республиканское художественное общество включило вопрос о костюме в свою программу, и тотчас же начали появляться самые разнообразные проекты.
Один из членов Общества заявил, что современный костюм не достоин свободного человека и подлежит замене другим, более приличным и удобным.
Другой признавал, что действительно, в мужском костюме должны быть произведены большие изменения, но что в женском, напротив, изменять почти нечего, кроме «косынок, смешно вздувающихся и скрывающих приятнейшие для глаза женские прелести, а также странных причесок». Было решено объявить модный конкурс. В другом заседании какая-то гражданка, заявившая себя «другом природы», энергично восстала против употребления корсетов и требовала их отмены, а некая «мать семейства» предложила вернуться к античному наряду.
Последний за несколько лет перед тем уже появился на сцене: с 1788 года Тальма начал носить римскую тогу. В следующем году госпожи Рекур в роли Медеи, Конта в роли Сусанны, Вестрис в Полиэвкте, Майляр, Дюгазон и многие другие тоже стали облачаться в хламиды и пеплумы. В античных же костюмах участвовали артисты и на торжестве перенесения останков Вольтера. Вначале случайная, — эта мода через несколько лет становится постоянной; но все же надо было наступить эпохе Директории с распущенностью нравов, которая расцвела при ней, чтобы, наконец, совершилась полная эволюция женских туалетов.[286]
Как бы то ни было, а реформа костюма была уже положительно на очереди. Она озабочивала даже такие собрания, которые обыкновенно занимались более важными вопросами. Комитет общественного спасения в заседании от 25 флореаля II г. издал постановление с целью улучшения национального костюма, причем живописцу Давиду было поручено составление соответствующих проектов. Его задачей было приспособить новый костюм к республиканским нравам и характеру революции. Давид исполнил несколько рисунков, которые были гравированы Деноном, а именно: домашнее платье для французского гражданина, штатское платье для него же, мундиры для законодателей, для народных представителей, состоящих при армии и пр. Хотя его гражданскому платью и нельзя было отказать в гигиеничности и даже в живописности, но оно, однако, не понравилось 9-му термидору и с падением Робеспьера сошло со сцены вместе с санкюлотским.
За несколько недель до падения диктатора в обществе наступил период какого-то оцепенения, вроде апатии; это было, точно затишье перед бурей.
Действительно, время между 22 прериаля и 9 термидора характеризуется странным отсутствием роскоши в туалетах. «Несколько лоскутов лент составляли все украшение…». Роскошь появлялась вновь, по мере того как люди, нажившиеся во время революции, набирались смелости, чтобы пустить в ход свои деньги. Республиканские моды, перенесенные перед этим по ту сторону пролива, — в Англию, возвращались на континент, приспособленные портнихами-эмигрантками к английской роскоши.
