Ревность - [3]

Днем по коридору и палатам сновали женщины в черном — монашки. Они помогали медперсоналу, выполняли мелкие просьбы лежачих больных. Один или два раза в день появлялся священник и отвечал на вопросы больных, рисуя им радужные перспективы близкого потустороннего будущего. «Господь наш всемилостивый, — доносился до нас его ровный деловитый голос, если дверь палаты была приоткрыта, — воздаст каждому по делам его и наградит по заслугам. Молитесь, и он услышит». Мы, правда, старались держать дверь закрытой, потому что из коридора в палату проникала жуткая вонь — многие психи ходили под себя, за ними не успевали, а скорее всего, и не пытались убирать. То и дело заходившие к нам сестры с уколами, врачи или санитарки вместе с обрывками утешительной проповеди вносили ароматы коридорного безумия, невидимыми шлейфами развевавшиеся за ними в воздухе.

Колян и Санек были вместе со мной самыми долговременными обитателями нашей палаты, на трех других койках больные не задерживались: или, наскоро подлатанные, выходили, как говорил Колян, на волю, долечиваться дома; или, иногда так и не приходя в сознание, отвозились в реанимацию, а оттуда возвращались в другую палату, потому что их места уже были заняты следующими жертвами войны всех против всех, разворачивавшейся по пятницам и выходным на городских улицах; или отправлялись из реанимации прямиком на тот свет. Самый большой наплыв пациентов был в праздники, медперсонал просто сбивался с ног, — а после дня сотрудников МВД, который эти сотрудники отмечали, давая по обычаю волю рукам и ногам и от души оттягиваясь на подвернувшихся пьяницах, наше отделение напоминало фильм о зомби: десятки окровавленных, очумелых, не понимающих, где они находятся, людей шатались по нему, пытаясь найти выход. Даже видавший виды Колян сказал с перекошенной ухмылкой: «Наверное, после битвы за Москву столько раненых не было!»

В один из выходных санитары привезли и сгрузили на свободную койку коренастого, почти квадратного человека с крупной забинтованной головой на короткой шее, находившегося в полной отключке. Едва они ушли, как он, не приходя в сознание, справил под себя малую нужду. Лежавшего на соседней постели Коляна перекосило. Выругавшись, он пошел искать санитарок, чтобы переодели новоприбывшего и поменяли белье. Вернулся, конечно, ни с чем: вечером выходного дня шел беспрерывный прием больных, свободных рук не было. Снова лег, отвернулся к стене, накрыл голову подушкой. Через пару минут отбросил ее, сел, с ненавистью поглядел на спящего, заходившегося судорожным храпом соседа, потом на нас с Саньком.

— Как вы тут дышать можете?! Тут же без противогаза нельзя!

— А ты через рот дыши, — посоветовал Санек, — Я вон дышу, и ничего.

— Да тебя вообще ничем не проймешь. Пробовал через рот, только хуже.

— Спрысни его дезодорантом, — предложил я. — Может, поможет.

Эта мысль показалась Коляну дельной. Он принес из туалета освежитель «Сирень после дождя» и выпустил на новоприбывшего примерно полбаллона. Густое облако концентрированного сиреневого аромата заполнило палату.

— Весной запахло… — мечтательно заулыбался Санек и попросил у меня мобильный — звонить своей девушке.

У меня от едкой химической сирени защекотало в носу, я не удержался, чихнул, и острая боль продрала всю спину. Меня всего два дня как прооперировали, и любое резкое движение отдавалось в располосованной спине. Я перешел из разряда ходячих пациентов в лежачие, то есть целиком зависимые от медперсонала, которого было не дозваться, и от соседей по палате. К счастью, Санек с Коляном не оставляли меня своей заботой. Особенно — в благодарность за мобильник — усердствовал Санек: приносил мне воду или чай, регулировал и менял капельницы, из которых с утра до вечера сочились по трубкам в мой загноившийся организм целебные питательные растворы.

Не успело облако сирени рассеяться, как с нашим новым соседом стало происходить что-то странное. Его храп прекратился, сменившись глубокими булькающими звуками, заставлявшими грудную клетку ходить ходуном. Затем тяжелая голова приподнялась вместе с верхней половиной туловища, хотя глаза оставались закрытыми, он как будто пытался встать с кровати, начал спускать вниз ноги, вытянул вперед руки… Потом руки и ноги затряслись крупной дрожью, точно он вцепился в оголенный провод, — усилие преодолеть чудовищную тяжесть, вминавшую его в постель, перешло в конвульсии. Несколько минут он молча боролся, упрямо наклонив перебинтованную голову, весь беззвучно трясясь… Но сила тяжести победила, бросила его обратно на спину, он выгнулся и захрипел, раздирая вздувшееся горло сиплым утробным рычанием.

— Что это с ним? Что это, а? — Санек надеялся, что мы с Коляном, старшие, знаем больше него. — Побегу за врачами.

— Похоже, концы отдает, — сказал Колян.

На губах у хрипевшего стали надуваться кровавые пузыри, видно, он прикусил язык, и рот наполнился кровью. Темные, почти черные струи потекли с губ на подбородок, оттуда на шею и на подушку. Он больше не пытался подняться, только руки тянулись, вслепую шаря вокруг, хватая наугад воздух. Пальцы стискивались в кулаки, как будто он грозил нам напоследок. Глаза были по-прежнему закрыты, во всех движениях не было заметно и проблеска сознания, его жизнь хрипела, рвалась и металась в нем сама по себе, ища выхода, спасения из гибнувшего тела.