Ревет и стонет Днепр широкий - [48]

Муравьев пьяно кривлялся, Боголепов–Южин возмущенно пожимал плечами, Савинков, не обращая внимания, спокойно прихлебывал кефир, Петлюра тоже перестал слушать — мысли его были заняты другим: может, ситуация складывается как раз удачно? Может быть, и в самом деле сейчас подходящий момент объявить себя — генерального секретаря по военным делам Украины — главнокомандующим Юго–Западным украинским фронтом?

Муравьев тем временем люто рычал:

— А знаете ли вы, куда и зачем каждый из нас направляет свои стопы? Пожалуйста, могу проинформировать, раз вы пристали к нашему берегу. Я, например, спешу в Петроград, чтобы во главе моих «ударников смерти», — он ткнул пальцем себя в левый рукав, где на черном ромбическом шевроне жутко ощерился череп над двумя скрещенными костями, — чтобы стать на защиту власти р–р–р–революционного Временного правительства и престижа распрореволюционного вождя Александра Федоровича Керенского!.. Комиссар Савинков уютно, в международном вагоне, направляется в Москву, чтобы громогласно, в патетическом стиле, заверить «демократическое», pacпроpeволюционно–контppeволюционное совещание самых выдающихся деятелей земли российской, что армия пылает к ним любовью, влюблена во Временное правительство и охвачена одним лишь страстным желанием: вести войну до победного конца!..

Савинков слегка передернул плечом, шевельнул бровью и презрительно улыбнулся: дескать, тарахти, тарахти, никто на твои пьяные разглагольствования не обращает внимания. Хотя все то, что в пьяном исступлении выбалтывал Муравьев, было чистейшей правдой.

— А этот денди–боярин, отпрыск древнейшей российской аристократии? Смирно, штабс–капитан! Говорит старший по чину! Он, наоборот, чешет изо всех сил в ставку, чтобы доложить там: войска на территории, где вы, господин секретарь, считаете себя верховной военной властью, стоят не за вас, сепаратистов, а за «единую и неделимую Россию–матушку»! И этот верный служака армии министра Керенского, соратник комиссара фронта Савинкова и ваш союзник в пределах… Киевского военного округа, только тем и бредит, уверяю вас, чтобы всем вам — Петлюре, Савинкову и Керенскому — дать по шее и снова посадить на трон царя Николашку!.. Смирно, штабс–капитан! — завопил Муравьев, перехватив гневное движение Боголепова–Южина. — К вашим услугам: обменяемся выстрелами завтра на рассвете!.. Ха! Вот, господин Петлюра, наши пути и скрестились здесь, в этом вертепе подле штаба. Весьма своевременно очутились вы в нашей невеселой компании…

Петлюра не слушал Муравьева и смотрел на Савинкова.

Савинков! Комиссар фронта, помощник самого Керенского! Он непременно должен что–нибудь знать, вернее — он должен знать все. Но как выудить из него то, чего не знает он, Петлюра? Как узнать о дальнейших планах Временного правительства? Какой еще ход шахматным конем нужно ожидать от него в дальнейшем?.. Ведь Корнилов поднимал путч, опираясь именно на единение с Керенским! В последнюю минуту Керенский — чтобы, так сказать, укрепить свой революционный престиж — дал по шапке своему сообщнику и засадил eгo под арест. Но Савинков… Савинков же был в списке членов нового кабинета министров, который готовил Корнилов совместно с Керенским!.. Уж не был ли именно Савинков главным провокатором Керенского при генерале Корнилове?..

Встреча с Савинковым вообще крайне взволновала Петлюру. Двадцать лет это имя произносили в стране только таинственным шепотом. Двадцать лет — с тех пор, как Петлюра впервые услышал слова «революция, революционер» — наибольшим ореолом романтики было окружено именно это имя. И как же этот кумир полоумных головорезов не похож на… свою собственную легенду! Организатор десятка отчаяннейших покушений на царских сановников — и такая флегматическая фигура. Участник наиболее опасных террористических актов с пистолетом и бомбой в руках — и эти усики шнурочком! Убийство самого министра Плеве — и лысинка с зализанной прядью жиденьких волос! Вот только глаза… глаза, — да, таким взглядом можно и в самом деле убить…

Петлюра отвел свой взор от глаз Савинкова, сделав вид, что смотрит только на пьяного Mypaвьева и надувшегося Боголепова–Южина… Гм! Муравьев и Боголепов–Южин — они тоже должны знать кое–что такое, что остается неведомым для Петлюры. Каким способом вызвать их на откровенность?

И вдруг Петлюру осенило. Савинков — старейший, таинственнейший революционер. Боголепов–Южин потомок древней аристократической фамилии. Да и Муравьев тоже в достаточной степени романтическая личность. Быть может, все они или хотя бы кто–нибудь из них — масон?.. — Вот чудесный случай воспользоваться наукой папского легата, отца–редиметария, аббата Франца–Ксаверия Бонна… Петлюра еще не был торжественно посвящен в голубую иоанновскую масонскую ложу, действующую на востоке Европы — в Польше, Литве и на Украине, — однако элементарной азбукой иероглифической символики, без ознакомления с которой акт посвящения не может состояться, он уже понемногу овладел из лекций брата–поручителя, полковника Бонжура.

Петлюра перестал выстукивать пальцами дробь, вытянул руку на столе — словно бы нечаянно, просто так, и раздвинул два пальца циркулем, а затем — точно так же непринужденно, как бы по ходу естественной жестикуляции, — коснулся этими же пальцами брови: знак для зрения, интернациональный символ всех масонских лож.