Ревет и стонет Днепр широкий - [324]

— Будет исполнено, товарищ комбриг! Матери их из ста двадцати орудий!

Эта реплика также не была предусмотрена сценарием — типичная «отсебятина», которая всегда только портит спектакль: ну где ж это видано, чтобы адъютанты отпускали такие моряцкие выкрутасы! Но реплика произвела особенно сильное впечатление, как зачастую самодеятельная импровизация народных талантов. Начальник школы — полторы тысячи юнкеров — сказал:

— Разрешите передать ваше предложение… моему боевому составу?.. Через двадцать–тридцать минут я смогу дать… вам… наш ответ…

— Пожалуйста, пожалуйста, — пожав плечами, согласился Примаков.

Собственно, никаких предложений он еще не делал, но… что ж, собеседники были людьми… с тонкой интуицией и сами включились в импровизированный спектакль: воистину — театр «дель арте»!

Командиру полка Примаков еще сказал — это было подготовлено заранее:

— Господин–товарищ полковник, надеюсь, вы не будете возражать, если я пока прикажу… гм, вывести всех заключенных из «тюремного замка», который… гм, находится как раз между вашими казармами и нашим… расположением? Знаете, заключенные они — заключенные, однако же в случае боя стрелять прямо сквозь них… негуманно это как–то, знаете? Как вы думаете, а?

— Пожалуйста, пожалуйста. Действительно…

Парламентеры ушли: один — согласившись на нейтралитет, второй — советоваться со своими: то ли желая выиграть время, то ли просто поддержать… престиж.

Меж тем отворили ворота тюрьмы, и на волю хлынула толпа заключенных — полторы, две тысячи. Правда, винтовок у них было всего пятьдесят — те, что тут же отобрали у тюремной охраны. Но ведь впереди предстояли бои, и у каждого убитого врага можно отобрать винтовку, а то и пулемет.

Юнкера помитинговали двадцать минут и… оставив казармы, правда — с оружием в руках, направились поближе к центру города, где еще держалась Центральная рада и вообще можно было, так сказать, лучше проинформироваться: что делать, как быть дальше?

Поняв, что они, со своим нейтралитетом, отрезаны от города, георгиевцы — недолго и уговаривать пришлось! — согласили отдать «лишек» огневого припаса и кое–что из вооружения: сотню винтовок, полдюжины пулеметов.

Из заключенных Лукьяновской тюрьмы, тех, что помоложе и покрепче — двухнедельное пребывание в до отказа набитых камерах, дало себя знать, — сформировали батальон в три недоукомплектованных сотни. Впрочем, доукомплектоваться можно будет и позже — в боях.

Красные конники двинулись на Пушкинский парк. Чтобы Брест–Литовским шоссе выйти к железной дороге и перерезать артерии отступления противника.

И это было весьма своевременно: к Посту Волынскому как раз отходили остатки заслона Скоропадского — от Фастова на них наседали кексгольмцы из Второго гвардейского. Собственно, артерию отступления на запад, линию Киев — Фастов — Казатин — Бердичев, они уже оседлали.

Передовой отряд вел председатель солдатского комитета Демьян Нечипорук. Под Жулянами он принял бой на последних подступах к столице.

КОНЕЦ СЕМНАДЦАТОГО ГОДА

1

Центральная рада еще заседала.

Собственно, заседать было уже ни к чему. Но членам парламента некуда было деваться — кто проживал на Лукьяновке, кто на Подоле, а кто и в Липках, но и там уже хозяйничали матросы и красногвардейцы. В начале Бибиковского — между гостиницей «Палас», особняком Терещенко и Бессарабкой — бой длился без перерыва уже целые сутки: квартал шестнадцать раз переходил из рук в руки.

Впрочем, в порядке дня заседания стоял важнейший вопрос: Антанта не помогает — так не заключить ли союз с противником Антанты, австрийцами и немцами? Да и турками тоже: турки вон наплевали на перемирие и перешли в наступление на Кавказском фронте. Не попросить ли, чтоб австрийцы и немцы двинулись — в помощь — на Киев и вообще на Украину?.. Делегация УНР в Бресте уже подписала мир с «Четверным союзом»…

Грушевский председательствовал. Он стоял на председательском месте и почти не переставая, звонил в колокольчик: членов парламента хотя собралось и немного — какой уж там кворум! — но уж очень они нервничали. То срывались с места и кричали наперебой сразу в несколько голосов, то, наоборот, все сразу притихали, прислушивались к стрельбе, что приближалась и приближалась, — и ни единой души нельзя было вытащить для слова «в порядке обсуждения».

Как раз в такую заклятую паузу в зал вскочил какой–то казак из охраны и с порога заорал:

— Пане голова! Дом ваш горит!..

Члены парламента вскочили со своих мест, все как по команде:

— Горит! Где горит? Что горит? Пожар! Спасайся кто может!..

Но Михаил Сергеевич хорошо расслышал. Он швырнул колокольчик — жалобно брякнул в последний раз звонок председателя Центральной рады, ударившись о пол, и покатился куда–то под скамьи, так его и не нашли, — и уже бежал прямо по проходу между рядов к двери. Горит его собственный дом! Пожар! Караул!.. А который? Ведь домов у него в Киеве не один.

Из дверей зала заседаний Михаил Сергеевич кинулся по лестнице вниз, прямо к парадному ходу. Швейцар едва успел накинуть ему на плечи «николаевскую» — с пелериной — шубу на песцах. Бобровую «мономашку» только сунул в руки.

— Где?.. Который?..