Реубени, князь Иудейский - [63]

— Подойди сюда, Эльханан!

Слуги пропустили бедного старика в полуоборванном платье и снова сомкнули цепь.

— Чего ты хочешь, Эльханан?

Старик засунул руку глубоко в карман своего длинного черного одеяния и вынул оттуда каравай хлеба и бутылку красного вина, оплетенную соломой. Покорно и без слова он принес свой дар. Реубени принял его.

— Благодарю тебя за продовольствие, Эльханан.

Старик просиял, поднял голову кверху, словно увидел разверзшееся небо.

Реубени взял его за руку и тихо спустился с ним по ступеням лестницы. Там он на глазах у всех простился с беженцем, которого все презирали, благословил его и подал ему руку.

Гребцы взялись за весла, белое знамя с золотыми буквами развернулось. Вскоре гондола пристала к парусному судну, которое приняло приехавших и взяло курс по направлению к Песаро.

Противные ветры задержали их в пути. Когда cap прибыл в Песаро, слухи, дошедшие по суше, опередили его. Уже во всех общинах Италии говорили о замечательном отъезде из Венеции и великолепном уроке, который он дал жадным еврейским старшинам.

В гавани Песаро его встречал весь город. Евреи и христиане. Много беженцев из Испании, которые проживали в этих местах с разрешения папы, прибыло из всех находившихся поблизости городов: Фано, Урбино, Римини, Анконы. Девушка сефардийка исступленно танцевала, приветствуя гостя как «сына человеческого и вифлеемита». «Его имя было названо прежде, чем был сотворен мир!» — восклицала она. Реубени сердито оборвал девушку и запретил ей говорить такие слава. «Праведник скромен!» — воскликнула она и умолкла в сладострастном благоговении, судорожно сплетая руки.

Самый уважаемый член общины, рабби Мозе Фолиньо пригласил его переночевать у себя в доме. Реубени отказался. «К празднику Кущей он хочет быть в Риме». Больше он ничего не сказал. Все остальные обращения и вопросы, казалось, не доходили до его ушей. Наконец, по его приказанию, слуги отстранили всех окружавших — знатных и бедняков. Когда ему подвели лошадей и мулов, он тщательно выбрал для себя и для своей свиты самых лучших. На это он потратил несколько часов и обнаружил большие познания в этом деле. Все прочие богатые дары, которые ему приносили, он не удостоил даже взглядом. Их принял слуга. Теперь скорее в путь, в Рим!

Из Песаро они поехали верхом через Фоссомброне, Кальи, Фабриано, в горы. Останавливались только там, где это было необходимо. На торжественные процессии, выражения приветствия они не обращали внимания. Но зато Реубени очень интересовался сообщениями сицилийца и других слуг о растущем среди народных масс воодушевлении. В каждом месте, где жили евреи, находились люди, настолько воодушевленные, что они желали отправиться с ним в Рим. В том числе было много маранов — полуевреев, которых в Испании принудительным крещением заставляли притворяться христианами. Они целовали знамя, произносили благословение. Многие уже наперед раздавали свои вещи и ждали только, когда Реубени на своем пути заглянет в их городок, чтобы двинуться вместе с ним. От его прибытия в Рим ожидали чудес. «У меня нет благих вестей для вас, мне нечего с вами делать», — повторял он. Но чем суровее он был, тем ярче пылали сердца. Слугам даже ударами палок не удавалось разгонять следовавшие за ним толпы. Днем они рассеивались, а по вечерам снова собирались у его стоянки. Видно было, как они разводили костры на соседних горах, целую ночь слышалось их пение псалмов. Один из наиболее упрямых предводителей этих попутчиков, которого Реубени приказал схватить и привести к себе, мог в ответ сослаться только на странные слова Талмуда: «Если спросят тебя, где твой Бог, — скажи: в великом городе Риме». Наконец после многих дней пути они спустились по берегу Тибра в холмистую Умбрию. Поля и сады уже покрылись зеленью ранней весны. Всюду — аромат цветов и пение птиц. Но Реубени, по-видимому, не замечал ни ласковых ветерков, ни веселых людей, которые с угрюмых горных вершин, где стояли окруженные стенами их деревни и замки, спускались в долину, чтобы приступить к обработке земли. Его душа обуглилась, как его темное лицо, и среди этой сладострастной небесной сини ни на лице, ни в душе не было никакого движения.

Накануне праздника Пурим он был уже около самого Рима. В Кастельнуово, в доме рабби Самуэля он остановился на пост Эсфири. Пятнадцатого адара, на второй день Пурима, он с Монте-Марио увидел Рим.

У его ног расстилался город Льва с замком святого Ангела и с колоссальным сооружением, окруженным лесами. Это строили новую базилику Петра. А по ту сторону реки виден был холм, усеянный домами, городские стены, колокольни и купола церквей, серым блеском сиявшие под теплыми лучами солнца. Все это казалось каким-то огромным живым, дышащим существом, отдаленный шум которого тихо доносился вместе с ароматным ветерком. Все это было окаймлено широко распростершейся серовато-зеленой долиной Кампании, терявшейся в туманных очертаниях Албанских гор.

Сар долго стоял и смотрел, потом опустился на колени, и его неподвижный взор постепенно оживился. Он плакал. При виде великого города Рима, «который стал нам западней из-за грехов наших». Потому что все ворота, через которые молитвы поднимаются на небо, закрылись в тот день, когда сгорел храм. И вот Реубени, со слезами на глазах, стоял на коленях на обращенном к Риму склоне горы и взывал, ломая руки: