Репрессированные до рождения - [4]

Конвоиры по очереди сходили в комендантскую поесть. Разрешили сходить за внуком, так как ночью дежурить ей.

В бараке она успокоила Сашу, положила под изголовье незаконченное изделие. Пока внук ел, она успела пошептаться с соседкой с верхнего топчана; та, накинув платок, выскочила куда-то и быстро вернулась с баночкой. Одев Сашу, мама Катя повела его с собой. Конвоиры закрыли их на замок и ушли спать в комендантскую.

За всеми хлопотами день проскочил быстро, уже наступала темная осенняя ночь. Время было позднее, Саше хотелось спать, глаза слипались. Мама Катя постелила у зарешеченного окошка фуфайку, укрыла принесенным с собой одеялом почти сразу уснувшего внука и присела к арестованному. С ложечки покормила его брусничным вареньем и неожиданно сказала:

– Здравствуйте, Виктор Павлович, вот через сколько лет и где довелось встретиться. Узнаете?

– Здравствуйте, Екатерина Васильевна, я вас сразу узнал, как только увидел. Такая же бодрая и красивая.

– Не надо смеяться над беззубой старухой. Как же вы оказались здесь, ведь вы тогда собирались за границу?

– Любопытство, одно лишь любопытство, Екатерина Васильевна. Хотелось самому увидеть, чем же закончится большевистская авантюра после разгона Учредительного собрания.

– Виктор Павлович, за что вас взяли?

– По той же глупости. Первое время как-то перебивался. Филологи рабоче-крестьянской власти были не нужны. В это же время уплотнили мою квартиру и меня переселили в комнатку, где жила кухарка, помните, ту, угловую?

– Да, конечно, я еще ей помогала торты делать. Она вам всегда была благодарна за вашу доброту к ней.

– Так вот, к этой благодарной понаехала родня из деревни и стала приглядываться к моей каморке. Чувствую, дело плохо. Ушел сам, от греха подальше. Все лучше, чем уведут по доносу. Долго скитался. В Камышине подхватил тиф. Бог миловал, выкарабкался живым. Остался при больнице истопником, печки топил. В дровяном складе стоял рояль, бог знает кем занесенный. Однажды не сдержался, притронулся к клавишам и увлекся В ту же ночь пришли из ГПУ – где это истопник музыке научился? Осудили быстро: предъявить, собственно нечего было: не воевал, не участвовал. Так дали срок за сокрытие соцпроисхождения. Вот таким образом с 1922 года – Соловки, Архангельск, строил Волго-Дон, лес валил, золото мыл. Потом Ныроб, Соликамск и вот, заканчиваю свой путь без сожаления здесь, на Вишере. Да это все не интересно. Постойте, мы виделись с Вами последний раз в декабре 1917-го. У вас был, кажется, маленький мальчик. Как у вас все сложилось?

– Маленький появился в октябре, тогда же привезли из фронтового госпиталя Николая Сергеевича. Весь простреленный, нога не сгибается. А в это время грянул большевистский переворот. Никто его всерьез не принял, думали, Учредительное собрание все расставит по своим местам. Но большевики люди хитрые, нахрапистые: вначале разогнали Собрание, расстреляли демонстрантов, потом стали избавляться от тех, кто им помог стать у власти. Глотните еще морса, это все, чем могу вас угостить, – Екатерина Васильевна поднялась, поправила одеяло у Саши и продолжила свое повествование: – Вскоре потребовали, чтобы все офицеры встали на учет. Пошел с палочкой и мой Николай Сергеевич и не вернулся. Не потерпел оскорблений, убили его прямо в ревкоме. В скором времени всех ставших на учет в одну ночь забрали и расстреляли неизвестно где. Говорили, около двадцати тысяч. Цвет армии, почти все фронтовики.

Арестованный зашелся в кашле.

– Может, Вы отдохнете?

– Нет, нет, ведь это мое последнее свидание с прошлым. Вы же понимаете, жить мне осталось несколько дней, если не часов. Продолжайте, пожалуйста.

– С квартиры нас согнали, приютила моя няня. Через два года вышла замуж за Иосифа Владимировича, он служил у Николая Сергеевича в полку командиром батальона. Да вы должны его помнить – над ним все посмеивались, как над вечным холостяком. Он был списан по ранению, снарядом ему оторвало руку. У нас родилась дочь. Ровно через год, в день рождения дочери, пришли за ним эти, в кожаных куртках.

Екатерин Васильевна замолчала, задумавшись.

– Что же было дальше?

– Расстреляли… Я с детьми перебивалась – где стиркой, где уроками, потом стало чуть легче. Взяли преподавателем. Своих у них не было, так что временнно и такие, как я, нужны стали, да недолго это продолжалось.

В конце 1934-го пришли за нами, дали двадцать минут на сборы, а здесь нас раскидали по спецпоселкам.

– А мальчик это чей? – показывая взглядом в сторону спящего Саши спросил арестованный.

– Мой родной внук.

– Что это он вас так странно зовет – мама Катя?

– Правильно зовет. Я его, можно сказать, выходила.

– Как же так получилось?

– Когда нас привезли на Урал, то всех расселили по разным местам. Мой Коля перед войной женился на такой же ссыльной. Уже девочка у них была. Неожиданно сноху отправили на другой лесопункт, а она в положении была. Да кто когда нас спрашивал? Перед родами начальство спохватилось, отправило ее обратно. На этапе, в Соликамской пересылке она и родила. Дали ей один день прийти в себя и на этап. До вижайских лесопунктов пять дней шли. Екатерина Васильевна с гордостью посмотрела на спящего на полу Сашу – Выжил моя кровинушка – без вины виноватый. Все наши дети – репрессированные до рождения.