Репортаж без микрофона - [5]

С широко раскрытыми от восторга глазами ходил я по залам Лувра, Эрмитажа, Прадо, Британского музея и Дрезденской картинной галереи, стоял на развалинах Парфенона и Колизея, в храмах «Святого Петра» в Риме и «Айя-Софии» в Стамбуле, что в ста метрах напротив неправдоподобно красивой «Голубой Мечети». Придирчиво проверял достоверность описаний Виктора Гюго, осматривая Собор Парижской богоматери, где уродливые химеры создают неповторимую красоту архитектурных изгибов и линий, как бы вступая в спор с признанными нормами красоты, в который раз утверждая, что красота по своей природе непорочна…

Ни один экскурсовод, показывая «Башню смерти» в знаменитом Тауэре, не скажет, что именно здесь Ричард III убил своих племянников. То ли оберегая чистоту рода Глостеров, то ли подкрашивая историю, а то и подчеркивая разницу между вымыслом и правдой, гид скажет примерно так: «Это башня, где, как предполагают, Ричард Глостер совершил покушение на племянников». Видите, как осторожно…

Часами бродил я в мастерской Сикейроса, не дыша слушая великого мексиканца. Не до конца веря собственным глазам, вглядывался в фантастические творения древних культур инков, ацтеков и тольтеков и, до предела закинув голову назад, любовался небоскребом «Эмпайр стейт билдинг» в Нью-Йорке.

Чудо готики Кельнский собор, синагога в Праге, греческие амфитеатры, повисшие в небесах, причудливых форм скалы саксонской Швейцарии, гроты и фьорды Скандинавии, «Санта-Мария» Колумба в Барселоне, «Кон-Тики» Тура Хейердала и легендарный «Фрам» Амундсена в Осло… Памятные фотографии, снятые на Гринвичском меридиане, и семь грамот, удостоверяющих пересечение экватора по суше, по воде и в воздухе, и многое, многое другое… И все это — благодаря футболу. Связанных с театральной деятельностью поездок было всего несколько. Все остальные поездки связаны с футболом.

И разве не грешно после этого актеру Махарадзе быть в обиде на комментатора Махарадзе? Ведь именно в этом, втором, качестве мне посчастливилось объездить почти всю планету. Даже на спектаклях различных театров мира — от «Комеди Франсэз» до японского «Кабуки» — я побывал благодаря моей второй «внетеатральной» профессии. А видеть по возможности больше и, что главное, встречаться с интересными людьми разных национальностей, возрастов, взглядов, характеров — это ли не мечта любого человека и школа жизни, так необходимая любому актеру?!

Не мешала ли насыщенная, напряженная работа комментатора артисту Академического театра? — часто спрашивали меня. Иногда, скорее кокетничая, отвечал, что, дескать, как бы я ни расхваливал прелести спортивной журналистики, многое, конечно, потеряно по ее милости. Возможно, так и есть, потеряно многое, но разве больше, чем приобретено? Разве чувство импровизации, столь необходимое артисту, можно где-нибудь развивать так, как в репортаже? Разве упражнения по сценической речи, скороговорки и так далее, столь усердно преподаваемые на первых курсах театральных вузов, не находят каждодневный тренинг в работе комментатора?

Можно ли представить вокалиста, вышедшего на сцену без распевки, или балерину, выскочившую танцевать без каждодневных экзерсисов? Тогда почему это позволительно актеру драмы?

Ведь краеугольным камнем «системы Станиславского» является создание рабочей партитуры актерских занятий. «Тренинг и муштра» — так и озаглавлена у него касающаяся этих вопросов часть системы.

Для меня же по линии сценической речи этих проблем не существовало. Я просто обязан был ежедневно «распеваться» у микрофона. Вот какое подспорье у артиста, работающего также и комментатором.

Иногда приходилось в один день сначала вести репортаж, а затем играть в спектакле. Редко, потому что театр всегда шел мне навстречу. Но в таких случаях я никогда не чувствовал экстремальности ситуации. Приходил или прибегал в театр бодрый, в меру взвинченный и, если можно так выразиться, спортивно приподнятый. Гримировался и выходил на сцену. Усталость наступала после окончания спектакля. Может, кому и покажется, что это было легкомыслие по отношению к театру. Убейте, но мне так не кажется.

Не верю я артистам, с утра зашторивающим в доме окна в день спектакля, наглухо закрывающимся в своих гримуборных. Так готовят быка перед корридой. Три дня он сидит в «темнице», не видя света божьего, и выскакивает на арену как сумасшедший, готовый боднуть первого попавшегося. После спектакля такие актеры долго-долго отходят. Думаю, это элементарный наигрыш, игра в серьезность, значительность.

Актера более высокого профессионализма, чем В. И. Качалов, вряд ли помнит история русского театра. Почитайте, как он ответил на вопросы, поставленные ему в «Анкете Государственной академии художественных наук по психологии актерского творчества» в 1924 году.

«Вопрос № 32. Замечали ли вы, что в день спектакля с утра вы преображаетесь в то лицо, которое вечером вы играете?

Ответ: О нет, никогда. И даже не встречал таких актеров, которые бы искренне в себе это замечали.[2]

Вопрос № 44. Во время антрактов и после спектакля не сохраняете ли вы невольно тон и осанку лица, вами изображаемого?