Реплика - [6]

Доктор О’Доннел вскинула голову, и пряди ее волос выбились из хвоста. Если бы Лира знала слово «любовь», если бы она действительно понимала его смысл, она поняла бы сейчас, что любит доктора О’Доннел.

– Мы можем обращаться с ними, как с обычными людьми, – тихо возразила доктор О’Доннел.

Но Бог уже двинулся к двери. Лира увидела его густые черные брови, аккуратно подстриженную бородку, глаза, посаженные так глубоко, будто их вдавило в череп. Внезапно он напрягся и резко развернулся.

– Ошибаетесь, – отчеканил он. Его голос был холоден, как прикосновение Стального Уха, когда оно скользило под рубашкой Лиры, слушая удары ее сердца. – Что дальше? Уж не собираетесь ли вы учить подопытных крыс играть в шахматы?

Перед тем как покинуть Хэвен, доктор О’Доннел подарила Лире «Маленького принца».

Лира не сомневалась, что доктор О’Доннел плакала.

– Будь осторожна и прячь книгу, – прошептала Доктор О’Доннел и на секунду прикоснулась к щеке Лиры.

После отъезда доктора О’Доннел она легла спать. А на следующий день ее подушка пахла антисептиком и лимонным лосьоном, совсем как пальцы доктора О’Доннел.

Глава 4

Оценка когнитивных функций проводилась в просторном кабинете в крыле D, где вечно гуляли сквозняки. Раньше здесь держали клетки с кроликами, и в помещении до сих пор чувствовался слабый запах сухого корма и мочи. Лира не знала, что случилось с кроликами. Хэвен был огромным, и многие комнаты были запретны для посещения, поэтому Лира решила, что клетки с животными куда-то перенесли. Или, может, кролики не сумели развиваться нормально, как многие реплики.

Оценка когнитивных функций каждую неделю менялась. Репликам могли велеть на скорость собирать мелкие скользкие булавки, пытаться сложить трехмерный пазл или пройти по нарисованному лабиринту.

Реплик-самок – все девятьсот шестьдесят – в тот день в ходе оценки разделили на группы по цвету, по сорок штук. Сиреневый Ручей уже вышла из Коробки и теперь сидела возле Лиры. Сиреневый Ручей взяла себе имя после какой-то рекламы по телевизору медсестер. Даже после того, как медсестры истерически расхохотались и объяснили репликам, что это женская спринцовка (а заодно – и для чего она нужна), Сиреневый Ручей отказалась менять имя. Она твердила, что ей нравится, как оно звучит.

– Ты неважно выглядишь, – бросила Сиреневый Ручей, покосившись на Лиру.

Сиреневый Ручей мало разговаривала. Она была одной из самых медлительных реплик. Ей до сих пор помогали одеваться, и она так и не научилась элементарным вещам.

– Ты болеешь? – спросила она.

Лира покачала головой, упрямо уставившись в стол. Ночью ее рвало, а затем у нее чудовищно кружилась голова, и она минут двадцать просидела на унитазе, пока ее не застукала Кассиопея. Но Лира не думала, что Кассиопея расскажет и выдаст ее. Кассиопее всегда влетало – за то, что она не съела ужин и за ее болтовню, а еще за то, что она пялилась на самцов и пыталась общаться с ними в тех редких случаях, когда они сталкивались в коридоре, в Коробке или в Кастрюле.

– А я болею, – сообщила Сиреневый Ручей. Она говорила очень громко, и Лира машинально посмотрела на Стеклянные Глаза, хотя и была осведомлена о том, что камеры не фиксируют звуки. – Меня отправили в Коробку.

У Лиры не было друзей в Хэвене. Она не знала, что такое друг. Но она подумала, что расстроилась бы, если бы Сиреневый Ручей умерла. Лире исполнилось пять лет, когда Сиреневый Ручей появилась на свет – и она еще не забыла, что после того, как Сиреневый Ручей родилась и ее перевели в послеродовое отделение, она била розовыми ножками и размахивала кулачками, словно танцевала.

Но сейчас она и впрямь выглядела неважно. С Коричневыми что-то творилось, и врачи в Коробке не могли прекратить мор. За последние четыре месяца умерло пять Коричневых, четыре самки и самец номер Триста Двенадцать. Двое из них скончались ночью. Медсестры нацепили плотные перчатки и маски и увязали тела в один тюк из непромокаемого брезента, чтобы трупы увезли с острова.

Лира заметила, что у Сиреневого Ручья кожа все еще была красной и блестящей, как бывает, когда на теле вскочат волдыри. Ее волосы, коротко подстриженные, как и у других реплик, стали клочковатыми и редкими: местами сквозь них просвечивала кожа.

– Все не слишком плохо, – подытожила Сиреневый Ручей, хотя Лира ей и не отвечала. – Пальмолив выжила.

Пальмолив тоже была Коричневой. Ее начало рвать пару недель назад, а потом ее обнаружили ночью бродящей по коридорам. Пальмолив перевели в Коробку, когда ситуация совсем ухудшилась и даже глоток воды вызывал у реплики сильнейшие рвотные позывы.

– Как думаешь, я скоро умру? – неожиданно спросила Сиреневый Ручей.

К счастью, явились медсестры, и Лире не пришлось ей отвечать. Помогали при проверке Ленивая Корма и Вот Те На. Оценку когнитивных способностей почти всегда проводили они, однако Лира опасалась, как бы сегодня на их месте не оказался кто-то другой.

Сегодня репликам следовало выполнить три теста. Всякий раз, как сердце Лиры начинало биться чаще, она представляла себе все четыре его клапана, открывающиеся и закрывающиеся, как ставни – поток крови, всегда текущий в одну сторону, бесконечную петлю наподобие переплетающихся крыльев Хэвена. Про сердце она узнала так же, как и про остальные части человеческого организма: потому что больше нечего было изучать. В Хэвене не имелось ничего достоверного, кроме медицины – ничего, кроме боли и отклика на нее, симптома и лечения, вдоха и выдоха и кожи поверх мышц и костей.