Репейка - [14]

Однако эти заросли задерживают также и снег, и, когда на пастбище снегу по щиколотку или того меньше, вот как в этом году, человеку — даже если зовут человека Янчи — ступить в расселину уже невозможно, не то провалится он в сугроб по пояс или еще глубже.

Зато здесь свободно могла пробежать Репейка, руководимая с обрыва подпаском, который палкой указывал ей наиболее стоящие внимания места: маленькой собачонке снизу было мало что видно, Янчи же находился в «ложе», поэтому Репейка то и дело поглядывала на него в ожидании полезных указаний.

— Туда! Чуть повыше! — взмахнул Янчи палкой и собака так и ввинтилась в затянутый ломоносом лабиринт, из которого со стороны Янчи с треском выскочил огромный заяц; но бежал длинноухий не слишком резво, волочил ногу и вообще выглядел хворым.

Репейка, ломая ветки, все еще металась в кустарнике, так как увидела лежку, но, когда выдралась, наконец, из ломоносовых пут и напала на теплый след зайца, Янчи уже стоял наготове с поднятой для броска палкой. Ветки трещали все ближе, и заяц, услышав тяжелое дыхание собаки, выскочил на пастбище.

В тот же миг полетела палка и сбила доживавшего последние минуты длинноухого, словно кеглю. Подоспевшая Репейка вытрясла из него остатки жизни. Потом села возле добычи, хрипло дыша, облизнулась и посмотрела на своего друга-человека:

— Поймала! Видел?

— Вот это был бросок, а? — ухмыльнулся радостно Янчи, и было совершенно неважно, что каждый из них дует на свою мельницу. Важен был заяц, который тут же исчез в мешке. Охотники даже не заметили, что между тем наступило утро. Над ручьем колыхался голубоватый пар, в лесу кого-то сварливо бранила сойка — быть может, припозднившуюся лису, — где-то очень далеко гудел поезд, и над белизной снега уже народилось мягкое разноцветье: лиловая зелень ежевики, коричневый мох на стволах деревьев, серый холодок камней в ручье.

— Самое время подобру-поздорову домой податься, — рассудил Янчи, — но коли устала, можем и подождать.

Репейка все еще тяжело дышала, говоря этим вполне ясно:

— Вот только отдышусь малость…

Янчи прекрасно ее понял, поэтому закурил и немного погодя, стряхивая пепел на снег, сказал улыбчиво:

— Ох, и поедим же мы нынче, Репейка…

Собака весьма одобрила это куцым своим хвостом, ибо слово «поедим» всякий раз пробуждало у нее мощные спазмы в желудке, от чего во рту тут же сбегалась слюна. А так как место для еды было неподходящее, Репейка сразу же заторопилась в дорогу, чтобы как можно быстрее добраться до дома — места еды.

Янчи поспешно сунул мешок под ясли, набросал сверху соломы, хотя предосторожности были излишни: далеко окрест никого не было и в помине. Затем он зашел на кухню.

— Ну? — поглядел на него старший пастух.

— Два. Один пернатый да один длинноухий.

Старик улыбнулся.

— С умом! Птицу снеси Маришке, зайцем сам займись на дворе. Потроха отдай собакам, остальное потуши, да паприки не жалей. Ну-ну, можно сказать, с умом все обтяпал.

Большей похвалы никогда еще не произносил старый пастух, и Янчи так и взвился от радости.

— Нашей Репейке цены нет.

Старый Галамб только рукой махнул.

— Похоже, скоро останемся без нее… — И отвернулся, как человек, который с делом покончил и больше ему по этому поводу сказать нечего. Янчи вышел, из-за двери послышался визг натачиваемого ножа.

В овчарне понемногу становилось светлее, и Янчи быстро сдернул с длинноухого шубу, затем по справедливости разделил на две порции потроха беспокойно наблюдавшим за ним собакам. Меньшую порцию — меньшему, большую — большему.

Репейка младший незамедлительно взялся за большую порцию, но угрожающее рычание матери объяснило ему, что это нахальство, за которое полагается взбучка.

Тогда щенок одумался и поплелся к меньшей кучке, но вместо того, чтобы есть, стал наблюдать с самым кислым видом, как жадно уплетает потроха проголодавшаяся на охоте мать. Может, все-таки рискнуть и подойти?

Однако этот вопрос вскоре стал неактуален, потому что старая собака, покончив со своей порцией, оттолкнула родное детище в сторону и сожрала и то, что предназначалось ему. Щенку едва досталось попробовать незнакомое доселе лакомство, и теперь он уныло вылизывал старую сковородку, в которой была его доля.

Янчи, ухмыляясь, наблюдал за происходящим, потом погладил щенка.

— Это тоже к собачьей науке относится. Есть нужно быстро, когда можно и сколько можно. Но ты все ж попытай счастья, может, мать допустит тебя пососать.

Щенок этих слов, правда, не понял, но старая Репейка поняла и легла на солому в такой позе, что тут уж сообразил и он.

— Ну, видишь, — кивком показал ему подпасок, — хорошая у тебя мать, таких бы еще хоть полдюжины. — И, взяв заячью тушку, ушел на кухню.

Чем ближе к концу шла зима за стенами овчарни, со снегами, туманами, возвращающимися иногда холодами, тем дальше продвигалось обучение маленького пуми в щенячей школе. А школа эта была та самая жизнь, какую предписывала ему старая собака собственным поведением. Старая Репейка не объясняла, она просто показывала задачу и ее решение, резким тявканьем ясно говоря, что и как нужно делать. Щенок же ничего не забывал, особенно ошибки, за которые получал трепку.