Ренегат - [13]

Папа научил меня смелости не только в мыслях, но и в действиях. Два года каждый вечер мы выходили на площадь. Держа листы бумаги (их где-то доставал отец) с разными провокационными надписями, мы грелись у костра. Люк приносил дрова и садился рядом. Почему-то отец, смотря на нас, или довольно улыбался, или от души хохотал. В голове все еще отдаленным эхом звучит отцовский жизнерадостный смех. Мне так хочется, чтобы он увидел, какой я выросла и насколько безвольно и смиренно я предаю его идеалы. Он бунтовал против программ и против убийств. Наверняка, он хотел, чтобы я продолжала его маленькое дело. Но сейчас я сижу в поезде, который доставит меня в Департамент-2, и в дальнейшем я пройду программы. Думаю, что надо мной жестко поработают и у меня больше никогда не возникнет желания возмущаться.

Отец выступал против жесткого контроля и камер, против стен, вооруженных солдат на улицах и пятничных обысков. Возможно, подобное происходит не только в Котле, и давление имеет более широкие масштабы, на всей территории Богема. Отец считал недопустимым правонарушением напор, оказывающий Охотниками и Сеймом, над мирными гражданами. Открыто призывал к восстанию, но его никто не поддержал. Все напуганы и усмирены. И теперь, по всей видимости, я перейду на сторону врагов. Они вынудят меня это сделать, независимо от того хочу я этого или нет. Они так делают со всеми.

Склонив голову к стенке, закрываю глаза…

Мне зябко, ветер сечет в лицо. Я стою на площади вокруг много людей, меня никто не замечает. Пасмурный день. Смотрю на смеющихся ребят, вернее на одного из них. Светлые короткие волосы, милая улыбка… Раздается тревожный сигнал. На миг отвожу взгляд, и, повернувшись, замечаю, что Люка нет. Я знаю, куда он ушел. Пытаюсь идти туда же, но ноги будто приросли. Не могу двигаться. Звучит еще один сигнал — поезд вот-вот отойдет, и мы больше никогда не увидимся. Эта мысль повергает меня в ужас, и я размыкаю веки. В вагоне опять светло.

Я совсем не заметила, как уснула. Ладони мокрые от пота и лоб тоже. Этот сон преследует меня каждую ночь. Могла бы повернуть время вспять — я бы ни за что не опоздала и проводила бы Люка к поезду. Я так хочу увидеть, каким он стал, повзрослев, но вряд ли он захочет встретиться со мной. Два года могут изменить человека до неузнаваемости. Надеюсь, что он остался прежним: немного молчаливым, улыбчивым, понимающим, а еще ему нравилось обниматься. Только Люку я могла доверить свои мысли, зная, что все останется между нами.

Из раздумий меня вырывает бурный смех нескольких человек позади, я ловлю себя на том, что я расплылась в идиотской улыбке. Поворачиваюсь, чтобы посмотреть, что происходит позади: трое парней, сидящих в четырех рядах от меня, злорадно подтрунивают над парнем слева от них. Тот съежился в углу и дрожит. Наверно, это из-за внешнего вида — парень нарядился в мешковатую одежду.

Я снова смотрю перед собой, глубоко вдыхаю. Поскорее бы выйти и не слышать дурацких насмешек. Парни позади что-то бормочут друг другу, — до меня долетает всего пару слов, — и они снова заливаются диким гоготом. Краем глаза замечаю, что сидящая напротив девушка поднимается и идет ко мне.

— Привет, — говорит она. — Можно сесть?

Я смотрю на ее серое платье, затем на худощавое лицо, тонкий нос и карие глаза. Не дожидаясь моего согласия, незнакомка садится напротив. Мне бы больше хотелось, чтобы напротив сел Лиам, но в вагоне два выхода и оба ведут наружу. Возможности перейти в другой вагон — нет.

— Ева Финч. — девушка протягивает мне руку. — Из Департамента-3.

Мне совсем не хочется с кем-то заводить дружбу и вообще беседовать, но я жму ее руку и отвечаю:

— Харпер. Из Девятого.

— Я заметила. — смеется она. Пару секунд Ева рассматривает мою одежду, затем ее взгляд ползет по моему лицу, спускается по шее и останавливается на подвеске. — Что это у тебя?

— Да так, ничего особенного. — отмахиваюсь я. — Подарок отца.

— Ясно. — вздыхает Ева и отворачивает голову к окну. — Наверно, мы уже скоро приедем. — умолкает она, а через пару секунд задумчиво говорит: — Мне кажется, что стекло толстое из-за того, что по нему пустили ток. Ну, на случай если кто-то вздумает сбежать.

Ева ткнет указательным пальцем в стекло, и по нему сразу же прокачивается кольцо волны, как на воде, когда бросишь камешек. Ева одергивает руку.

— Ай, — лицо девушки искажается. Вытянув губы в дудочку, она дует на палец, а потом с жизнерадостной улыбкой добавляет: — Я же говорила.

Ева симпатичная и забавная. Усмехнувшись, я говорю:

— Меры предосторожности.

— Ага, сбежишь тут. Словно в консервной банке едем.

Мне хочется сказать, что все: стекло под напряжением, запертые наглухо двери, — делается для того, чтобы мы даже не пытались бежать и, чтобы мыслей подобных не возникало. Но я молчу. Мало ли, может быть, что вагон набит камерами видео наблюдения, или Еву подослали, или меня могут услышать ребята позади, но вряд ли, потому что им нет до меня никакого дела — они по-прежнему безжалостно глумятся над парнем.

Наконец-то Ева перестает дуть на обожженный палец и кладет руки на колена:

— Скорее меры безопасности. Выпрыгнешь из поезда — и тебя размажет по нему же. На такой скорости шансы выжить сводятся к нулю.