— Ладно, — Екатерина Ивановна убрала шприц и поднялась с табуретки, — пусть лежит, не встает. А утром в районную позвони…
На улице она пошарила по карманам в поисках папирос. Забыла… Придется домой подниматься, пять пролетов вверх! Потом уж вниз ни за какие коврижки! А хотелось посидеть тут немножко перед сном.
А вот я Наташку дождусь, и попрошу ко мне сбегать, решила Екатерина Ивановна. Набегавшие тучи съедали звезды, зашумел ветер. Опять гроза, что ж — июль, знамо дело. Громыхнуло так близко, что Екатерина Ивановна вздрогнула и решила дождаться Наташку под козырьком подъезда. Шаркая валенками, она поднялась по ступенькам, но тут какое-то движение в углу двора привлекло ее внимание. Близоруко сощурившись, Екатерина Ивановна пригляделась: у дальнего подъезда сидел Амур, а перед ним, на границе света и тьмы, стоял кто-то в темном плаще — не плаще, в балахоне каком-то. Амур поднял морду, словно собирался завыть. Тот, в плаще, отпрянул, нелепо взмахнув широкими рукавами. Ослепительный шар раздулся и лопнул между ними брызгами нестерпимого света, заставив Екатерину Ивановну на секунду зажмуриться. И тут же гулкий раскат грома ударил по барабанным перепонкам. Тугой теплый ветер бросил ей в лицо пыль и опавшие листья. Потянуло грозовой свежестью.
Что же это делается, а?
— Амур! Амурчик!
Еще издали Екатерина Ивановна поняла, что у подъезда уже никого нет. На потрескавшемся асфальте выделялся темный, будто закопченный круг. Что-то блеснуло под ногой. Она наклонилась и подняла с земли обрывок ошейника с бляшкой.
Наташка ракетой вылетела из подъезда и, оглядевшись, подбежала к Екатерине Ивановне.
— А где Амур, баб Кать?
— Ой, не знаю, Наташ, — запинаясь, пробормотала та, — Как молния-то полыхнула, да еще гром вдарил, он гавкнул и кинулся куда-то. Видать, испугался.
— Да что ты, баб Кать, он же никогда грозы не боялся.
— Так грохнуло-то как! У меня самой аж сердце зашлось.
— Ой, ну что же делать? Потеряется ведь! — Наташка закусила губу, с надеждой оглядывая двор. — Амур! Амур!!
— Ты беги, матери скажи, вместе и поищем.
Первые крупные капли дождя застучали по листьям. Наташка кинулась домой. Екатерина Ивановна поднесла к глазам обрывок ошейника и, протерев бляшку, долго на нее смотрела.
«АМУР»…
— Поискать мы, конечно, поищем, — прошептала она, — все тебе легче будет, дочка.
Полосатый зверь умирал. Он лежал на боку и старался не смотреть на тушу огромной птицы, что поедали сейчас его сородичи. Он помнил, как первый бросился на фороракоса, как получил когтем в брюхо. Зверь знал, что будет дальше, но ни о чем не жалел, был спокоен и почти доволен.
Послышалось негромкое рычание и повизгивание. Зверь повернул морду. Несколько таких же, как он, остромордых и полосатых, опоздав к пиршеству, подбирались теперь к нему, поблескивая в клочьях утреннего тумана маленькими черными глазками. Ну, вот и все. Зверь приподнялся на передних лапах, оскалил зубы и пополз навстречу.
И все же он был доволен. Он знал, что за миллионы лет отсюда все обошлось, и был спокоен и доволен.
