Религия бешеных - [6]

— Руководство сегодня заявило: надо, чтобы на голодовке кто-нибудь обязательно склеил ласты. А я говорю: не следите вы за тем, что происходит в Бункере. Я только вчера кандидата в покойники реанимировал!

Я только сглотнула. Ни хрена себе разнарядочки! «Организуйте мне полсотни зэков, один труп. Для успешной PR-кампании…»

Ту первую неделю я в мучительном забытьи уплывала в какие-то мутные призрачные дали. Меня уже почти не было. Была одна темнота. «Рысь, подай мне признак жизни…» Шевелиться было пыткой. «Отче наш…» Это единственное, чем я спасалась, просыпаясь среди ночи от колотящего озноба. Стоило начать читать молитву — и меня обдавало жаркой волной. И наконец-то отступал могильный холод…

Потом я стала нормально пить воду — и превратилась в чертика из табакерки. Мгновенно последовала вспышка энергии. Обновленный организм ликовал. Кровь стремительно понеслась по жилам, сердце готово было выскочить из груди. Обычно у меня низкое давление. Было. Больше этого нет. Это я себе поправила. На халяву. На момент окончания голодовки я весила 44 килограмма. Чувствовала себя вдвое моложе своих надвигающихся тридцати. Я никогда в жизни не была такой восхитительно молодой. Блеск…

И я вдруг поняла, что начала по-другому смотреть на все. Просто только теперь стала видеть. И замечать то, что раньше было скрыто от глаз. Я вся превратилась в зрение, я чувствовала мир вокруг даже кожей. Я как будто алчно заглянула жизни за подкладку. И обнаружила там массу прорех. И не преминула этим воспользоваться. Мы каждый день гуляли под присмотром «товарищей». Стащить на прогулке с прилавка книжку, а потом по мелочи «обнести» весь рынок у метро — я проделывала это вдохновенно и виртуозно. Лаки для ногтей, кремы, носки, белье, очки, косынки… Я победно притаскивала в Бункер с прогулки ворох трофеев. Заставляя «сокамерников» тихо обалдевать. Обычно на волне голодного прозрения я пишу стихи. А тут вдруг разыгралась чудовищная клептомания. Охотничий инстинкт…

Когда наша бригада «коматозников» выползала на свет Божий, люди от нас шарахались, принимая за сектантов. Вид был уже совершенно потусторонний. Я придумала нам название и лозунг:

«Добровольно-принудительная суицидально-оздоровительная организованная преступная группировка «ГЛАД — ВТОРОЙ ВСАДНИК АПОКАЛИПСИСА». Лечим булимию анорексией…»

Не так уж весело там было. Под конец мне уже казалось, что по углам нашей комнаты сгущается мрак и висят черные лохмотья кошмара…

Фикция

Голодовка тем временем зашла в тупик. Эффекта — ноль. «Надо спасать положение. Нужно провести громкую акцию, например, приковаться к воротам на Красной площади…» — подсунул мне записку один «невменяемый». Вслух такое не обсуждалось. Был вежливо послан: «В посадочных акциях не участвую». Как Вицин в фильме: «Статья 213, «хулиганство», от двух до пяти… Не пойдет!» Я нажаловалась охраннику руководства. Тот — руководству. Оказалось, эта идея была — абсолютная самодеятельность. Наверху ее не одобрили. Но черные тучи раздумий, как же спасать провальную голодовку, сгущались над нашими головами. Я понимала: надо валить отсюда, пока меня не посадили рядом с теми, кого мы пытаемся вызволить из тюрьмы. Только это они и умеют. Сажать…

Кровь разогналась — и сосуды не выдержали. На двенадцатый день голодовки меня шарахнул гипертонический криз. Голова раскалывалась от страшной боли, я выла в беспамятстве, наконец-то вызвали «скорую». Все как заказывали, почти труп. Но совесть моя была кристально чиста, все внутри ликовало от удачно завершенной аферы. С голодовки я технично соскочила. Но в нее снова включилась тюрьма. На этот раз женская, Печатники… Потом был еще митинг возле Музея революции, куда я конечно же нагло вперлась:

— Это не кого-то там закрыли. Это нас с вами закрыли. Это не ребята сидят в тюрьме. Это мы все сидим. Пока у нас вот таким нелепым образом сажают людей, никто из нас не сможет быть свободным. Пока между нами и нашими близкими тюремная решетка, мы все за этой решеткой…

А ведь к воротам на Красной площади мои голодные подельники тогда, в конце мая, все-таки приковались. «Свободу политзаключенным!» Ничего, не сели… Голодовка длилась месяц. Мне до сих пор неловко спросить о ее результатах.

Активисты антифашистского движения «Наши» — наши-сты — к тому времени уже вовсю отлавливали нацболов на улицах и даже нападали на Бункер. Кого-то избили, парня из Арзамаса пырнули ножом… Через сутки после моего выхода из голодовки Анатолий — я уважала его ровно до этого момента — вдруг наконец сообразил, что надо мне «хоть розочку подарить». Я про себя фразу продолжила: раз уж я, отработанный материал, жива осталась… Я сказала: не возьму. Он все равно пошел за цветами — и вернулся с проломленной головой. Я же говорила: не надо…

Один нацбол-оппозиционер, пытавшийся бороться с генеральной линией партии, сказал мне в самом конце этой моей эпопеи:

— Я понял, что такое постмодернизм. Это фикция вместо функции. Топор из поролона. Так вот НБП и все ее акции с захватами, приковываниями — это фикция. Поролоновый топор…

— А как надо?

— Я не знаю…

Ничего. Есть те, кто знает…