Религиозность сегодня и завтра - [2]

Есть такие «ревнители» и среди католиков, особенно среди неофитов, молодых людей, определяющих свое католичество через два «не»: мы - неправославные и не протестанты. Есть они и среди мусульман. Мне, как пра­вославному, проще всего говорить об этом феномене на примере православия. Здесь закрытость по отношению к другим исповеданиям ведет и к закрытости по отноше­нию к Богу. Дело доходит до того, что такой «ревнитель» начинает искать «неправославное» и в текстах извест­ных духовных писателей и даже святых: Димитрий Ростовский оказывается тайным католиком, Тихон Задонский - протестантом, а Филарет (Дроздов) - масо­ном. Но опасен этот путь не только в силу того, что он ведет к поискам врагов, но тем, что он приводит к за- конничеству, к формализму в молитве и в аскетической жизни, к тому, что человек перестает молиться, а начи­нает вычитывать правило, начинает искать не Бога, но правильного пути. К сожалению, такая форма веры при­сутствует в каждом исповедании, только где-то ее удель­ный вес больше, где-то - меньше. Кризис христианства приведет, скорее всего, к ее полной маргинализации.

Теперь человек уже не будет пытаться объяснить все при помощи Бога, Библии, святоотеческих к ней ком­ментариев и богословия своей конфессии. Он призна­ет, что в мире действуют определенные законы (физи­ческие, биологические и т.д.). Именно о вере в этом смысле говорил М. Мендельсон. «Когда Мендельсону, - рассказывает Гегель, - предложили перейти в христи­анство, он ответил, что его религия не предписывает ему веру в вечные истины, а требует только соблюде­ния определенных законов, определенных правил по­ведения и ритуалов и что он видит преимущество ев­рейской религии в том, что она не предлагает вечных истин, ибо для обнаружения их достаточно разума; по­зитивные предписания установлены от Бога, а вечные истины - это законы природы, математические истины и так далее».

Религия окончательно перестает быть мировоззре­нием, но приобретает новую интенсивность как личная связь между человеком и Богом. Уходят в прошлое и по­степенно вытесняются из религии разнообразные свя­щеннодействия и обряды, но новое значение приобре­тает Евхаристия, евхаристическая встреча между чело­веком и Богом, являющим нам Себя через служение Иисуса и через звучание Слова Божьего. Теперь значи­тельно меньше места в религии занимает богослужение, но несравнимо больше становится значимость личного: размышлений и молитвы.

Вероятно, имеет смысл говорить о новом мистициз­ме и, прежде всего, о молитве, которая полностью пере­стает быть молением о том, чтобы, как говорил И.С. Тургенев, «дважды два не было четыре», но стано­вится актом особого погружения в Бога, встречи с Ним и переживания удивительного чувства единства с Богом, с вселенной и с человечеством.

А.Ф. Лосев говорит о Боге, что «беседа с Ним возможна только в молитве». «Общение с Богом, - продолжает Лосев, - в смысле познания Его, возможно только в мо­литве. Только молитвенно можно восходить к Богу, и не- молящийся не знает Бога». Блестящий стилист, он в этом месте не случайно трижды повторяет слово «только». Такая молитва перестает быть прошением, основанным на принципе «Бог егда восхощет, изменя­ется естества чин», но становится актом погружения в неизмеримые глубины милости Божьей и слияния моей или, шире, нашей воли с Его волею по принципу «да будет воля Твоя».

Бог больше не воспринимается как «Царь вселенной» или Rex Coelestis, но полностью превращается в то «Ты», к которому обращаюсь я в моей молитве. Об этом гово­рит и о. Сергий Булгаков в книге «Свет невечерний». «Вне личного опыта, вне личных отношений с Богом, - говорит о. Сергий, - вне личного опыта встречи с Ним в ЕСИ, ставить вопрос о Боге - невозможно». И далее: «Громовый факт молитвы - как христианской, так и во всех религиях, - должен быть, наконец, понят и оценен в философском своем значении». Коль скоро вне молит­венного общения с Богом нет возможности и рассуждать о Нем, это означает, что выстроить рациональную фи­лософскую картину мира, в которой Бог занимал бы какое-то место, также оказывается невозможным. Невозможно и спорить о том, что означают слова Символа веры о том, что Бог «всемогущ» (omnipotens) и является Вседержителем или Пантократором.

Вот истина, раскрытая в Евангелии, но очень мало осознанная человечеством. А что вообще означает фор­мула, гласящая что Бог всемогущ? Впервые этот вопрос встал перед думающей Европой в конце 1755 г. после землетрясения в Лиссабоне, когда 1 ноября, в день Всех святых, в те самые минуты, когда по всей Португалии служились праздничные мессы, произошло страшное землетрясение и тысячи людей погибли. В условиях XVIII века (когда уже начинали появляться средства массовой информации) весть об этом событии доволь­но быстро разлетелась по Европе. Трагедия в Лиссабоне - это первое в новой Европе стихийное бедствие; неслу­чайно поэтому очень многих оно заставило задуматься о том, как все это допустил Бог.

Нечто подобное произошло в России летом 2000 года, когда погибла подводная лодка «Курск». Для людей, ко­торые не могли понять, почему, если вся Россия моли­лась о спасении моряков, лодка все же погибла, вопрос о Боге встал ребром. Мне самому многократно приходи­лось слышать от разных людей, что они перестали ве­рить в Бога после того, как ушел ко дну Баренцева моря «Курск». Последний раз буквально несколько дней на­зад молодой человек студенческого типа, увидев кре­стик на моем пиджаке, прямо в метро спросил у меня, почему я верю, если «Курск» не был спасен Богом. Богослов может сказать, что всемогущий Бог долготер- пит и попускает зло, можно сказать и по-другому и, сле­дуя за Вольтером или Дж. Дьюи, утверждать, что Бог благ, но не всемогущ. Однако ни один из этих ответов не устроит ни того, кто спрашивает, ни того, кто отвечает. Прямого ответа на этот вопрос нет и быть не может.