Реквием по шестой роте - [23]

Спустя пару минут все было кончено. Улица опустела. На асфальте в нелепых позах валялись полтора десятка боевиков.

Гарнизон торопливо рассредоточивался по укрытиям. Дежурные расчеты маскировались на НП — наблюдательных пунктах. Наступал черед «духов». И они не заставили себя ждать.

Мстя за неудачу, за гибель своих воинов, «чехи» били из всего, что только могло стрелять. Трещали разрывы подствольников, ухали «граники», грохотали минометы. Под их прикрытием «духи» бросились вытаскивать тела убитых.

Один из чеченских милиционеров — ПОЖИЛОЙ усатый капитан из охраны МВД — разложил трубу «Мухи». И, выждав небольшую паузу в стрельбе, выскочил из подвала, перебежал к амбразуре в бетонных блоках и, прицелившись, ударил куда-то по улице. Разрыв и чей-то крик — попал! Пригибаясь, милиционер бросился к укрытию. Здесь, на пороге, его и достала пуля. Снайпер ударил точно под левую лопатку.

Еще несколько секунд он был жив, силясь что-то сказать на руках своих товарищей, но губы больше не слушались его, и он обмяк, глаза остекленели. Тело капитана бережно, словно это могло что-то изменить, перенесли на руках во внутренний двор, где в гараже лежали тела убитых.

Один из чеченцев-милиционеров остался с ним. Присел на корточки, сложил перед собой ладони книжкой и зашептал восточную молитву: «Иля-басмиля…».

— Это его брат, — негромко сказал майор милиции, — плотный крепыш с круглым рязанским лицом. — Ахмед всю жизнь прослужил в Тюмени, там и семья. Сюда добровольцем приехал почти год назад… Не уберегся…

— Эй, русские, сдавайтэс, — знакомый голос с характерным кавказским акцентом завел знакомую песню. «Чехи» где-то добыли мегафоны, и теперь один из них по нескольку раз в день вещает на «периметр».

— Наши воины взяли город. Всэх ваших вырэзалы. Отдайте нам завгаевских собак-измэнников, и мы сохраним вам жизн. Аэропорт у нас. Ханкалу добываэм. Ми взяли Аргун и Гудермэс. Всэнародный восстаний. Нэт смисла сопротивляться. Ми все равно вас возьмем. Викупитэ свои жизны. Отдайтэ нам завгаевских собак… Аллах акбар! Аллах…

Его голос перекрывает нарастающий гул движков, из облаков вываливается пара «крокодилов». Послушная авианаводчику, она обрушивает удар «нурсов» на здания, в которых засели «чехи». Дома тонут в разрывах. Тотчас к «крокодилам» потянулись с земли цепочки трассеров, но те боевым разворотом уходят из-под огня и исчезают в облаках.

Когда дым и пыль оседают, кто-то орет во всю силу легких:

— Эй, «Нохча», так-то вы аэродром взяли! Яйца береги, я их скоро тебе вырву!

В ответ — опять стрельба…

Шли третьи сутки осады.

* * *

…Ночь. В унылой тьме подвала холодно и сыро. На улице идет нудный долгий дождь. Бои продолжаются. Сна нет. Предельное напряжение этих дней не оставляет даже в редкие часы отдыха. Лишь на несколько мгновений накатывается какое-то бредовое забытье, в котором вновь куда-то бежишь, вновь по кому-то стреляешь и просыпаешься в судорожном ужасе оттого, что «духи» все ближе, а пули бессильно шлепаются, едва вылетев из ствола…

Жрать хочется. Именно — жрать. Набить чем-нибудь до отвала живот. Избавиться от этой сосущей, выворачивающей кишки боли. Эх, сейчас бы буханку хлеба, свежего, черного, бородинского… К черту мысли о еде!..Выживем — отъедимся. Боеприпасы вот только на исходе. Патроны, гранаты, «воги»…

…К черту мысли о еде! Шесть «вогов» в разгрузнике осталось…

От стены отваливаюсь со стоном. Спина кажется одной огромной раной. Приложило-таки сегодня. Ударной волной швырнуло, ударило о стену. Вроде ни раны, ни ссадины, а шевельнуться нет мочи. Пока ходишь — еще ничего. А приляжешь или сядешь — аллее! Словно утюгом прижаривает — ни встать, ни лечь. Одна сплошная боль…

Рядом шумно вздыхает во сне капитан-спецназовец. И по тому, как вдруг каменеет его тело, понятно — проснулся. Слышно, как он протирает ладонью лицо, слышен соломенный треск давно небритой щетины под пальцами. Опять вздох.

— Не спится?

— Да не очень…

Капитан лезет в карман и тут же чертыхается:

— Бля… Курить хочется — аж уши пухнут. Вторые сутки без сигареты. Ты не куришь? Счастливец. А я с двенадцати лет дымлю. Все переживал, что из-за курения в училище не поступлю…

Мы надолго замолкаем, вслушиваясь в недалекую стрельбу.

— Как же так вышло? — в никуда спрашивает капитан. — Ведь все же знали, все видели — готовятся они брать Грозный. И местные из города за неделю побежали. И разведка докладывала. Как же так? Это же просто скотство. Нас просто сдали, предали. Мне солдатам стыдно в глаза смотреть. Они «зеленые», не понимают еще ничего. Одни мысли: того «завалил», в этого попал, Ваську вытащил, Кольку перебинтовал. А кому это надо? И, главное, во имя чего? В гараже четверо моих лежат.

За что? Ведь еще в июне «духи» боялись нос высунуть. Гоняли их, как глухонемых, по горам. А теперь мы, как в мышеловке, здесь сидим, обложили по самые… некуда.

Все же говорили — нельзя им давать отдышаться. До конца надо давить. Добивать сук. Замирились. Получите. Отдохнули, отъелись, перевооружились и поставили нас раком…

— Что слышно с помощью? — вопрос из серии запретных. О помощи почти не говорят. Очень уж болезненная тема. Уже к исходу первых суток стало ясно — драться придется в окружении, и одному богу известно, как долго. Каких-то пятнадцать минут езды до Северного и полчаса до Ханкалы теперь стали километрами сплошных засад, минных полей, огневых мешков. Полчаса езды для нас тянутся уже четвертые сутки. Как минимум двое суток к нам пробиваются колонны. Пробивается «бешеная» 166-я, гвардейская 7-я, грозненская 205-я. Мы знаем — они делают все, что в их силах, но бои гремят еще очень далеко от нас. Вопрос о помощи — из запретных, но и не спросить нельзя. Надо хоть чем-то успокоить себя.