Реквием - [36]

Выпасать корову выводили поздно, после девяти часов утра, когда уже высыхала роса. Из года в год у меня были свои излюбленные места. Но мерой предпочтительности было наличие подсолнечникового либо кукурузного колхозного массива в соседстве с густой лесополосой.

Держа за веревку, я пас корову вдоль полосы. Зайдя на расстояние более ста метров от начала, я привязывал Флорику в центре лесополосы так, чтобы ей было просторно и не запуталась веревкой за соседние деревья. Зайдя в колхозное поле, я обрывал нижние четыре — пять сочных подсолнечниковых листьев с каждого растения, что не считалось преступным. Охапками я относил листья и укладывал так, чтобы корова не могла их затоптать.

Если поле было кукурузным, быстро набирал снопы выдернутых с неокрепшим корневищем растений. Не считалось криминалом выдергивать третье, самое тонкое растение. Поскольку считать стебли за мной было некому, я, как и вся деревенская детвора, из трех выдергивал самый толстый, сочный стебель.

А если строенных кукурузных растений было мало, то выдергивал одно из двух, благо и без этого было много одиночных кустов. Набрав достаточное количество стеблей, укладывал их так же дугой, но листьями к корове, чтобы, потянувшись ними, Флорика не затаптывала сочные сладкие стебли.

Выбрав место для себя, из полотняной торбочки, в которую мама с раннего утра ложила кусок хлеба и бутылочку молока, доставал припасенную мной книгу и… прощай унылая реальность! После хищения колхозной кукурузы я мгновенно погружался в мир русских народных сказок, в каждой из которых становился благороднейшим героем. Зачитывался рассказами Бианки, приручал диких зверят вместе с Ольгой Перовской. Держа на поводке Кучума, путешествовал с Улукитканом по тискам Джугдыра. В команде Тимура помогал семьям военных, ловил банду Квакина. Спускался на парашюте вместе с Марианной в тылу врага и вместо Виктора Талалихина таранил фашистский самолет.

Флорика съедала принесенный мной корм быстрее, чем я успевал насытиться чтением. Неохотно положив книгу в торбу и утолив жажду молоком, шел за следующей порцией зелени для коровы. Признаком сытости Флорики, как и всех коров, считалась исчезающая «голодная ямка», расположенная в задне-верхней части живота слева.

Насытив корову, вел ее по утоптанной тропке вдоль лесополосы. Перед выходом на дорогу, накидывал веревку на сук и, осторожно выглянув, убеждался, что дорога пуста. С чувством исполненного долга и чистой совестью гордо вел сытую Флорику домой.

После четвертого класса отец, уходя на работу, поручал мне караулить вылет роя из ульев. Он указывал заранее на пчелиные домики, из которых мог вылететь рой. Почти всегда верно. Приходилось приносить еще одно ведро воды, которое ставил неподалеку от предполагаемого роения. На ведро ложил веник. На толстой ветке груши на проволоке качался большой лист жести, рядом была палка.

В сезон роения мне разрешалось читать сколько угодно, лежа на низком деревянном топчане под крайней грушей. Услышав волнение пчел, сопровождающееся усиливающимся высоким гулом, переходящим в протяжный звон, я вскакивал. Роение я определял по густому живому облаку, разрастающемуся и темнеющему на глазах.

Схватив палку, я начинал бить по жести, имитируя раскаты грома. Затем мокрым веником, брызгал на вьющийся рой водой. По мнению пчеловодов, начинающаяся гроза должна была заставить рой сесть низко, не улетая далеко. В ряде случаев действительно удавалось посадить рой. Периодически брызгая на него водой, я сдерживал побег роя.

Пришедший с работы отец снимал рой и помещал его в новый домик, давая начало новой пчелиной семье. Бывало, несмотря на предпринятые меры рой все равно улетал в сторону дальней лесополосы, почти всегда в южном направлении.

Однажды рой сел довольно низко. Одев защитную маску, я схватил узкий ящик для поимки роя, подтащил, взятый у соседа строительный козлик с площадкой наверху и положил на него ящик точно под роем. Ударами ветки с пчелами об ящик я стряхнул рой во временный домик с установленной там пустой рамкой с вощиной, как это делал отец. Отбежав, я наблюдал, как пчелы постепенно слетались в приемный ящик и окончательно успокоились. Отделался я всего лишь несколькими укусами.

Трудно описать чувства, обуревавшие мной в тот день. На первом месте, пожалуй, была гордость за сделанное, ощущение себя сильным, осознание власти над побежденным роем. Мне хотелось выбежать на улицу и с подробностями рассказывать всем встречным, как я поймал рой. Но я остался на месте и, накрыв ящик фанерной крышечкой, уже хозяйственным оком оглядывал мой улей, наблюдал за снующими через узкий леток пчелами.

Наконец, пришли с работы родители. Мама никак не хотела верить, ей все казалось, что это сделал кто-то из соседей, имеющий пасеку. Отец, внимательно осмотрев ульи, подробно расспрашивал меня о сделанном. Меня прорвало. В мельчайших подробностях я еще раз пережил случившееся. Отец сделал одно замечание:

— Прежде, чем одеть маску на голову, на майку надо было одеть рубаху с длинными рукавами и застегнуть все пуговицы.

После ужина я случайно услышал негромкий голос отца, разговаривающего с мамой в летней кухне: