Реквием для хора с оркестром - [34]

Никита засмеялся.

— Ну ладно, ладно, — сказал он, — я ничего неприличного и не предлагал. Только вот… Попроси свою курочку остановиться.

— Как же я ее попрошу, — фыркнула Нюрка, — если у нее гон? Ее теперь никто не остановит. Только когда петушка найдет, тогда и остановится. А петушков мало в округе — два или три есть всего… Порода-то наша новая, недавно только вывели…

— Вот так мир, — вздохнул Никита, — людям размножаться не полагается, они уже целенькими приходят с того… то есть с этого… ну, да, с того света… А избушки на курьих ножках бегают по асфальтовым дорогам в соображении — с кем бы это самое… А мне говорили…

— Мало ли что тебе говорили! — вскричала Нюрка, очевидно, обидевшись за свою куру-избу. — Кто не размножается, а кто и размножается. В этом чертовом месте, кажись, только моя курочка по-человечески и размножается. Вот послал Бог мне наказание. Старики говорили, что если колдовством заниматься, то на том свете в ад попадешь. Я не верила, дура, а так оно и случилось. Ну как не ад? Страшилищ полно, заправляют какие-то поганые с крыльями и рожками — командуют и двухголовыми мужиками управляют… Чистый ад.

— Вот и я говорю! — радостно произнес Никита, обрадовавшись единомышленнику. — Все они этот мир так уж любят, а на самом деле… тьфу! — Он символически сплюнул на пол избы.

— Тьфу! — подтвердила Нюрка, посмотрев на Никиту уже более внимательнее и как-то… более мягко, что ли. — А ты давно здесь? — спросила она.

— Недавно, — сказал Никита, — но уже местной жизни по самую глотку нажрался. А ты?

— А я давно, — вздохнула зеленолицая девушка Нюрка и пригладила платочек на голове. — Уж и не помню, сколько я здесь. Когда меня мужички сельские в болоте утопили за то, что я на коров их наговоры насылала, царь Иоанн на Руси правил.

— Это какой Иоанн? — наморщился Никита.

— Иоанн Васильевич, царь-батюшка, — величественно проговорила Нюрка.

Никита попытался кое-что припомнить. Царь Иоанн Васильевич… управдом Бунша… режиссер Якин… обокраденный Шпак… Иоанн… Иван Васильевич… меняет профессию!

— Грозный! — вспомнил Никита. — Царь Грозный.

— И вовсе он не грозный был, — строго сказал Нюрка, — а что боярам спуску не давал, так это так и надо было.

— Не знаю, — признался в своей несостоятельности как историк Никита, — а зачем ты колдовством занималась?

— Как же мне не заниматься? — спросила в свою очередь Нюрка. — Когда моя бабка занималась и мамка тоже… Папка так вообще известный колдун был. Мельник. К нему многие опричники и бояре ходили.

— А на коров зачем порчу навела? — поинтересовался Никита.

— Не наводила я! — воскликнула Нюрка. — Это все Архип! Он меня хотел в невесты взять, а потом — когда я не согласилась — просил, чтобы я в полюбовницы его пошла. Но я девушка хоть и красивая считалась, но и честная тоже была… А на мою красоту со всей Руси посмотреть стекались люди…

«Ничего себе были времена, — подумал Никита, разглядывая необъятную Нюрку. — А еще тысячу лет назад кто эталоном красоты считался? Мамонт?»

— Чтобы колдовством заниматься, — продолжала рассказывать Нюрка, — надо было девицей быть невинной. А то ничего не получалось. Только потом, как всему научишься, можно было это самое…

— Семью заводить… — подсказал Никита.

— Точно — семью заводить. А я-то и не успела. Как раз в нашем селе коровы мреть начали, Архип мужиков и подговорил, что это я. И заступиться некому было — ни мамки у меня тогда не было, и бабка с отцом давно померли… А меня в мешок и в болото.

— Да-а… — вздохнул Никита, — ну и нравы у вас… были… Целым селом на одну невинную девицу. Справились!

— Справились, — вздохнула Нюрка и смущенно добавила: — Вообще-то, когда пришли за мной, я Архипу-то голову коромыслом проломила да еще двоих в колодец скинула. Меня одолели, когда только все сразу навалились. Бесчестить хотели, но я крик подняла, толпа еще пуще сбежалась, а там и бабы были, бабы бесчестить не дали. Прямо так девицей в болото и кинули…

И Нюрка снова вздохнула, словно жалея о том, что отказывала себе в мирских радостях всю жизнь и смерть приняла, так и не испытав телесных утех. А может быть, и не о том она думала — неизвестно, о чем она на самом деле думала. А вот мысли Никиты в тот момент приняли совсем другое направление.

«Крепкий народ был в былые времена, — думал Никита. — Повязать эту деваху и отделаться такими потерями, как двое в колодце и Архип с проломленной головой… У нас бы взвод ОМОНа с ней не справился. На нее и наручники-то не наденешь — порвет любую цепь. А уж о том, чтоб обесчестить— и говорить нечего…»

Избушка на курьих ножках вдруг остановилась — да так внезапно, что Никита отлетел в угол, печка дрогнула, а стены зашатались — только лавочка и монументальная Нюрка остались неподвижными.

— Приехали! — закричал Никита. — Где тут у вас дверь, я выйду.

— Цыть! — зашипела на него Нюрка, приподнимаясь с лавки. — Теперь не вставай. Не шевелись даже… Думаешь, чего моя кура остановилась?

Никита вспомнил об обязательном условии прекращения сумасшедшего движения избы на куриных ногах и открыл рот.

«Неужели?..» — ошеломленно подумал он.

Пол под его телом ухнул вниз — это куриные ноги подогнулись, позволив избушке присесть, а потом на стенку, возле которой стояла печка, стало наваливаться нечто тяжелое — настолько тяжелое, что сама стенка ощутимо прогнулась вовнутрь. Затем послышался натужный скрежет, почему-то заставляющий подумать об огромном винте, с трудом вкручивающемся в такую же громадную гайку, а через секунду раздалось оглушительное сладострастное квохтанье, исполняемое, ко всему прочему, на два голоса.