Реки горят - [17]

И кроме всего, есть же где-то еще Стефек, брат, Стефек, имя которого носил ее мальчик…

Нет, ничто не умирает в человеке, ни его радости, ни печали, ни страхи…

Где теперь может быть Стефек? До самого нападения немцев на Советский Союз он писал ей на север и присылал посылки. Нет, он не забыл ее, не выкинул из сердца, хотя ведь мог бы, имел на это право… Но потом с самого июня — ни слова, ни весточки. Над Стырью теперь немцы. Где же может быть Стефек?

Это мучительное беспокойство тоже было признаком, что ее сердце не умерло, хотя там, на песчаном холме, заносимом ветрами степей и пустынь, осталась маленькая могилка. В ее сердце жил еще страх за Стефека, жила вера, что он снова найдет ее, как уже раз нашел.

«Может, это только я такая подлая и злая, что все живу и живу, несмотря на все несчастья? — думала она. — Вижу, как здесь красиво, улыбаюсь этим широко открытым детским глазам, совсем не похожим на темные глаза того крошки, что остался на унылом, открытом всем ветрам кладбище…»

Но ведь живут и другие. Живет Шувара, у которого погибли от одной бомбы жена, двое детей и старушка мать, все его близкие до одного. И та советская проводница, потерявшая на войне обоих сыновей… Осматриваясь в теплушке, Ядвига видела, что в ней нет ни одного человека, который бы не таил в сердце тяжких ран, который не видел бы своими глазами таких вещей, которые видеть человеку, казалось бы, не по силам. И все-таки они жили и хотели жить — спали, ели, ссорились, смеялись, будто не было за их спиной могил и развалин, будто они позабыли об урагане, разбросавшем их по всему свету так, что, кажется, никому никогда не разыскать друг друга, никому никогда не найти дома, который можно назвать своим. И каждое место, где можно было хоть ненадолго приютиться, становилось для них как бы своим домом, и люди, вчера только познакомившиеся, — своей семьей. Уже нарождалось у них что-то вроде вагонного патриотизма — жители теплушек навещали друг друга, и госпожа Роек, которая успевала за день побывать во всех вагонах, с гордостью говорила:

— Как хотите, а наша теплушка лучше всех. Когда пойдете гулять с детьми, Ядвига, принесите хоть веточек каких-нибудь, поставим в кувшин. В третьем вагоне сделали букеты из каких-то блестящих зеленых листьев, очень красиво! А у нас куда чище, чем у них, и если еще букет…

Но эта спокойная жизнь продолжалась недолго. На четвертый день, когда Марцысь, пристроившись у входа, мастерил из раздобытых где-то досок обеденный стол, к вагону подошла группа незнакомых.

— Сюда, сюда…

Высокий мужчина в военных сапогах легко поднялся в вагон, окинул его внимательным взглядом и, не здороваясь, словно здесь никого не было, бросился обратно к дверям:

— Места много, прошу вас, сударыня, пожалуйста!

Из постоянных обитателей теплушки в этот момент почти никого не было. Но тут, словно почуяв нависшую опасность, они один за другим стали сходиться. Однако проникнуть в свое жилье им было нелегко. Мужчина в военных сапогах втаскивал по приставной лесенке даму в мехах и бесконечное количество чемоданов, баулов, пакетов, коробок. За чемоданами толпилось еще несколько человек.

— Это что же такое будет? — крикнула госпожа Роек, когда нога в лакированном сапоге энергично отбросила одеяло, соскользнувшее с больной женщины, матери Олеся.

— Сюда, сюда, сударыня, здесь будет удобнее.

Дама в мехах величественно опустилась на скамейку, собственноручно сколоченную сыновьями госпожи Роек.

— Что тут за рухлядь? — распоряжался человек в сапогах. — Прошу немедленно убрать.

— С какой стати? Это наши вещи, — ополчилась на него госпожа Роек.

— Все равно чьи!.. Прошу немедленно освободить место для супруги господина майора…

— Подумаешь, супруга господина майора! Куда опять эти дети девались? Марцысь, растолкуй этому господину…

— Толковать тут нечего. Вагон почти пуст. Здесь разместится шесть человек.

— Да что за люди? Новый эшелон пришел, что ли? — беспокойно спрашивали кругом.

— Какой там новый… Это же майорша, которая ехала в одном вагоне со Светликовским.

— Какой еще Светликовский?

— Ну тот, что сбежал…

— Посольство назначило нового коменданта транспорта, поручика Шатковского, — объявил неизвестный в военных сапогах.

— Ах, вон что… И откуда только берутся все эти капитаны, поручики как раз здесь? Ведь объявили, что сюда перевозят только семьи.

— Молчать! — заорал тот.

— Это вы мне? Да с чего я стану молчать?

— Большевистские порядки заводите? Нет, не выйдет. Теперь дело пойдет по-иному, хватит…

— Легавый… — вполголоса объяснил госпоже Роек кудрявый парень.

— Кто? — не поняла та.

— Легавый, полицейский.

— Какой полицейский?

— Ясно, какой. Польский, довоенный.

— Откуда вы знаете?

— Уж я-то его знаю… Ну, теперь он покажет, где раки зимуют.

— Какие раки? Что ему до нас? Господин Шувара, куда вы девались? Смотрите, что тут делается. И откуда только их набралось?

— Очень просто, — объяснил Шувара. — Сперва они расползлись по местечку, но за комнату приходится платить десять рублей в сутки. А ведь мы тут пока что щели законопатили, теплушки почистили, трубы к печкам сделали, все готово. Почему бы и не сэкономить десять рублей?