Река жизни русло не меняет. Книга 2. Бог - [51]

Помолчали, потом приступили к чаепитию. Вздохнув, Стас сказал:

— Вы знаете, Тамара Васильевна, я немало размышляю над тем нашим прошлым, сталинским прошлым, я имею в виду. Оно — это прошлое сформировало нас теперешних, наше мировоззрение, душу народа если хотите. Поэтому я интересуюсь теми событиями, что так повлияли на нас тогда, почему мы теперь такие, какие мы есть. Расскажите, пожалуйста, о своём отце, мне это очень интересно.

— Но ведь ты, Стас, тоже о себе не рассказываешь, — теперь уже с улыбкой заметила Тамара Васильевна.

Даша, добродушно улыбаясь, поддержала хозяйку:

— А ведь Тамара Васильевна самый настоящий наш друг. Причём, она подтвердила свою дружбу делами.

Улыбнулся им в ответ и Руков, и сразу же, по порядку, не вдаваясь особо в подробности, рассказал, что с ним произошло. Начал он с того, что случилось на квартире у него с агентами, потом как его похитил Циркуль, а в завершение рассказал, как ему удалось сбежать от Рябова. Конечно, он ни словом не заикнулся о Лере, и её участии в его побеге. Женщины слушали его внимательно, не перебивали. Руков рассказывал в ироничной манере, чтобы не казаться слишком крутым. Но юмор не очень удавалось вставить, поэтому его рассказ выходил не очень гладким и интересным. Когда Стас закончил, Даша сказала Тамаре Васильевне:

— Вы знаете, за три недели его отсутствия, он очень изменился.

— Я смотрю, он начал хромать у тебя, — заметила пожилая женщина.

— И не только это, — подхватила Даша, — у него добавилось седины, появились морщины, которых раньше и в помине не было, и что самое главное, — изменился взгляд. Я за него очень переживала, а теперь не нарадуюсь.

— Ты, Даша, не торопись, — посоветовала хозяйка, — седина, конечно, никуда уже не денется, но морщины разгладятся, взгляд поменяется, посветлеет, ну и хромота пройдёт, дай только время и люби сильней.

— Про время я тоже жене говорю, — вставил Стас своё слово.

— А про «любить сильней»? — с лукавинкой спросила Тамара Васильевна.

— Этого предостаточно и у меня к ней, и у неё ко мне. Признаюсь вам честно, Тамара Васильевна, я Дашу очень люблю.

— И я Стаса очень люблю, — слегка смущаясь, призналась Даша, и от смущения по щекам у неё пробежал румянец.

Тамара Васильевна рассмеялась, ей были очень симпатичны эти молодые люди.

— Завидую я вам, по-хорошему завидую. Берегите друг друга. Я тоже своего мужа очень любила, а он ушёл от меня к другой женщине, оставив меня с пятилетней дочкой.

Наступило неловкое молчание. Его нарушила Даша, спросив у Тамары Васильевны:

— И что, вы не пробовали создать новую семью?

— Ну почему же, пробовала. Причём, трижды, но все последующие мужчины явно не дотягивали до моего первого мужа. И как-то у нас с ними не склеивалось. Не хотела я снижать планку, а горячих чувств к тем мужчинам у меня не было.

— Но ведь можно жить просто, спокойно, чтобы рядом был муж, на которого можно опереться, — предположила Даша.

— Понимаете, с нелюбимым жить не так-то просто. Это только кажется — тихо-спокойно, а на самом деле очень непросто. Вероятно, это удаётся некоторым женщинам, но, видимо, я не из их числа. А когда я вижу лукавство или неискренность, то мне это очень не нравится. Наверное, от папы унаследовала прямолинейность.

Далее Тамара Васильевна погрузилась в воспоминания и стала рассказывать про своего отца.

— Лагеря сильно подорвали здоровье папы. И если бы не наш с мамой приезд, если бы не любовь наша общая к отцу и мужу, если бы не мамина забота и уход за ним, то он бы, конечно, долго не прожил в ссылке. Но он поправился, вылечив язву желудка. Когда мы к нему приехали, ему уже было пятьдесят лет. Он на год был старше двадцатого века.

Я его как-то спросила, почему его не взяли на фронт, с началом войны. Ведь тогда многих кадровых офицеров возвращали в строй. Тем более он был танкистом, в звании полковника. Тогда он всё отшучивался, говорил, что если бы его вернули в строй, то войну бы мы выиграли гораздо раньше. Уже позже, перед своей смертью, он нас с братом призвал к себе, и кое-что рассказал. После его реабилитации в 1957 году, мы вернулись в Ленинград.

Я тогда думала, что власти, да и просто люди постараются как-то загладить вину перед невинно осуждёнными и перед папой тоже. Но не тут-то было. Сколько косых взглядов я тогда испытала на себе, а мне тогда только исполнилось 18 лет. Не раз я слышала от соседей по коммуналке: «Просто так не сажали, что-то всё равно было». Еле-еле мы выбили тогда однокомнатную квартиру в коммуналке на всю семью. А мы с братом были уже взрослые.

Посмотрев на всё это, я решила ехать по комсомольской путёвке, и направили меня сюда в Новополоцк. Тут тогда были только палатки в лесах и Двина, да ещё несколько небольших деревень на месте современного города и промзоны.

Но хочу вернуться к папиному рассказу. Он начал воевать в гражданскую войну с девятнадцати лет. Его просто демобилизовали в армию, не сам он захотел идти воевать. Но потом он втянулся, по его словам, оказалось не так уж и страшно воевать. А по молодости так и предоставлялась возможность разгуляться удали молодецкой. Но отец рассказывал, что гражданские войны вообще, и в России в частности, очень жестокие. Там не щадят никого и пленных, как правило, расстреливают.