Река (Свирель вселенной - 3) - [11]

Сумерки тянулись, медленно переходили в ночь. Проглядывали мелкими бусинами звезды.

Вдруг принимался закручивать ржавую пружину Часовщик-коростель. Говорят, на зиму он пешком уходит в Африку.

Наверное, иногда пользуется дорогами. Шагает мимо спящих деревень и городов. По Карпатам. К Эгейскому морю. В Азию (на пароме). По Святой земле. В пески Синая, где бродили евреи, искали скрижали (нашли только две). Дальше - Нил.

На третье утро ирис сморщился, и Меньшиков снял палатку, скатал верблюжье одеяло и отчалил.

Река становилась все нежнее. Как будто некий художник окунал кисть уже в акварель. Вода мутно зеленела среди глиняных обрывов, песчаных кос, заросших тростниками. Здесь уже было больше песчаных лбов и кос, берега понизились.

Несколько раз он застигал врасплох бобра, тянущего в реку срезанный куст, - завидев лодку, тот оставлял свою ношу, бросался в воду: сокрушительный шлепок - и уже никого, только круги расходятся.

Зимородков он так и не видел. Но в одном месте заметил в небе подозрительную птичью пару. Перья на их крыльях, на концах крыльев, пальцеобразно топорщились, - значит, буроватые крупные птицы не были канюками. Такие крылья у орлов. Но действительно ли это орлы? Когда-то здесь обитали сильные и крупные орлы - беркуты. Но их выбили. Могла ли какая-то пара вернуться на древнюю родину?.. Птицы ушли в облака. Меньшиков задержался в этом месте. Хорошо бы выследить, где они гнездятся. Увидеть их вблизи. Но птицы больше не показались. И Меньшиков поплыл дальше.

По утрам где-то на болотах кричали журавли. Обычно это происходило рано, до солнца. В журавлиных криках было что-то странное, соединение каких-то разных чувств. Меньшиков думал, что когда-либо разгадает смысл этих криков, - и засыпал. Окончательно он пробуждался под пение дневных птиц. Когда они опускались на палатку, просвеченную солнцем, крылья их трепетали вместе с тенями дубовых листьев: фр! фр! Как-то на брезентовой солнечной стенке он увидел силуэт небольшого зверька, скорее всего мыши. Мышь деловито бежала вдоль палатки, принюхиваясь и прислушиваясь. Вдруг остановилась и принялась грызть брезент. Меньшиков вынужден был дать ей щелбанец, и мышь подскочила, пискнула и нырнула в траву.

Мышей били луни. На узких длинных крыльях они низко шли над травами, неумолимые зоркие истребители. Полевые луни были бледны, концы крыльев черные, словно в траурных повязках.

Днем Меньшиков вгонял байдарку носом в песок и купался. С каждым днем его тело становилось легче. Питался он весьма скромно, а плавание вверх по реке требовало много сил.

Ночами случались сухие желтые мучительные высокие грозы.

Но вот одна из них разрешилась дождем, непродолжительным и несильным, а все-таки преобразившим наутро все. Даниил проснулся и увидел нежное пятно солнца в сизом воздухе над серо-зелеными валами тростников, влажный потемневший песок, светло-синюю, зеленоватую реку.

Позже из-под его рук вытянулся белый дым.

По реке плыла змея. С желтыми пятнами на голове. Уж. Он следил за ужом, пока тот не пристал к берегу и заструился в тростниках.

Меньшиков подумал об отличительной особенности этих мест, да и, пожалуй, всей вербной земли, - о ее плавности. В Сибири было высокое небо, дремуче-ясное, суровое. Небо вербной земли чаще бывало с поволокой. Оно казалось ниже и понятнее.

И это плавание вверх по реке уже не представлялось сумасбродством. Хотя, наверное, со стороны - да. Впрочем, и самого Меньшикова порой одолевали сомнения. Цель этого предприятия оставалась неясной. Он думал, что все это случайно. Так странно все складывалось. Какая-то комедия случайностей. Случайно все началось. И продолжается. Интересно, чем все закончится. Где он случайно окажется через полгода. Через год. Да через день, два. Через час.

Днем, четыре часа спустя, он был на реке. Выше ночной стоянки на несколько километров. Захотел чаю и пристал к берегу. Собирал хворост среди тростника и наткнулся на прозрачный чешуйчатый чехол змеи. Вскоре обнаружил еще обрывки старых змеиных шкурок. В пятках засвербило. Он был бос. Осторожно ступая среди шуршащих бледно-зеленых, синеватых тростников (упругие стебли, перья, зеленый запах и запах песка, запах полной, медленно движущейся на запад реки), вышел к лодке, наломал черных и выбеленных сучьев, осыпанных песчинками, подложил под них бересту, зажег спичку. Огонек попробовал корявый край бересты, перетек на нее; береста стала, чернея, закручиваться, сквозь сучки вверх потянулся пахучий дым, и вдруг сине-желтые и красные мечи пронзили все сооружение. Костерок щелкал, вился, приплясывал, норовил клюнуть в руку. Змей в перьях. Меньшиков повесил над ним котелок с водой. Воду он брал в ручьях, а не в реке. Ручьевая вода была чистой. Хотя немного песчинок все же оседало на дно.

Где-то прогудел самолет.

Потом послышался треск заводимого трактора.

Меньшиков двигался в этом речном каньоне, не видя деревень. Иногда слышал петухов, собачий брех. Даже голоса. Несколько раз видел рыбаков и куда-то идущих крестьян.

И все-таки его окутывала тишина. Он пребывал в одиночестве, словно в какой-нибудь сфере. Его обволакивало одиночество. И это ему нравилось.