Река на север - [84]

Казалось, она боится его. Время, когда все помешаны на политике.

— Это только начало, — заверил он. — Мы организуем людей вокруг города! Мы объявим ему войну!

— Все, уходим, — сказал Иванов Изюминке-Ю, и они, не оглядываясь, вышли из сада.

Савванарола и женщина самозабвенно спорили. Временами Савванарола кивал на череп. Это было его излюбленным приемом. Женщина воздевала руки. Савванарола терял слюни и тыкал пальцем в пустые глазницы. Женщина его не понимала. Аргументация была слишком сложна и витиевата. В качестве доводов приводилось количество ступеней крыльца и две трубы — одна над домиком, вторая над летней кухней.

Над всем этим шумел вечный лес.

XI.

Геометрия "Пассажа" — три квартала, заключенные в серые шершавые стены, сверху — прямоугольник неба — косо падали лучи солнца, но и это не уберегало от волн зноя, вползающего с площади от разогретого асфальта. Единственное спасение — в полупустой забегаловке: "Джек Пот на все вкусы".

Но тут его окликнули. Кто-то бесстрашно полез прямо через улицу наперерез несущемуся транспорту, размахивая руками. И он с удивлением узнал в полковнике, похожем на старого индейца, своего однополчанина.

Узнал по мохнатым бровям над серыми глазами, по характерному жесту правой руки, словно он подавал какие-то тайные знаки. Столько лет. Тот, которому однажды делал промывание желудка и выхаживал в течение недели. Постой, постой. Прошлое иногда выкидывает странные коленца, иногда это совершенно ни к чему. И похоже, все-таки выходил, потому что его не списали и теперь он носил на погонах три звездочки, а вместо привычной кокарды со звездой — непривычного теперь орла. Парадная форма, понял Иванов. Страна, в которую ты бы ушел пешком.

— Все-таки я тебя вычислил! — закричал Полковник, облапив. — Звонил, но мне сказали, что ты здесь не живешь. — У него были твердые скулы и прорезанные морщинами щеки.

— Она пошутила... — смешался Иванов.

Ему стало стыдно. Если бы в Саскии осталась хоть капля совести...

Он с любопытством глядел на него, пытаясь припомнить, что же их связывало, помимо желудка и служебных обязанностей.

— Почему ты здесь, да еще в форме? Тебя могут принять за шпиона.

— На минуту выскочил. Я в составе официальной делегации. Не слышал? Военное сотрудничество. Очень модное слово.

Полковник, полковник! Армия, которую забываешь. Армия, которую ты чуть-чуть, но все же любил. Армия, которой ты отдал свою молодость.

— Зарабатываю на генерала и "вольву", дача у меня уже есть.

Хвастливая бравада — тогда еще беспечно-майорская: загнать оленеводам пару мотоциклов, а рыбакам — мотобот. Что Иванова всегда поражало в людях — так это способность к самоуничтожению, в той или иной степени относящаяся и к тебе самому — только, может быть, в иной форме. Полное отсутствие чувства самосохранения. Простодушие! Но иногда в тебе после таких встреч просыпается память — запах карболки и пронизывающий ветер с океана. Сколько лет это жило в нем. Теперь он не чувствует ничего, кроме удивления. Сколько лет инстинктивно убегал. Наконец-то он сам по себе — не вписываясь, не унижаясь. Он отряхнулся, как больной пес.

— Я тоже чертовски рад тебя видеть, — сказал он.

— Еще бы!.. — Полковник был простодушен. — Если бы не ты, гнить бы мне сейчас на два метра под землей.

— Брось, — сказал он, — я-то на что?

Он вдруг вспомнил зимние бураны и замерший колодец, из которого приносил воду. Сруб стоял на возвышении, обледенелый, как ледяная горка. Однажды он поскользнулся вниз — спасла веревка.

— Закопали бы... — засмеялся Полковник и погрозил ему пальцем. Быть может, он вспомнил их прошлое братство, то, что, несмотря ни на что, объединяло, а не разъединяло их. — Я хорошего не забываю, — заметил он.

На Севере отравиться грибами так же сложно, как на Юге объесться черникой. Единственное, что его спасло: на восьмидесятой минуте реанимационных мероприятий, когда они его уже теряли, он пришел в себя и произнес: "Грибы..."

Они заняли два места у окна, за которым по раскаленному Хрищатику улице изредка пробегали прохожие.

— Мой Сережка... ровесник твоего Димки... — сказал Полковник, и на мгновение его лицо перестало быть сильным и мужественным. — Вот за них и выпьем... Жить бы им не так, как нам...

Он сходил к стойке, принес стаканы и закуску. Теплый спирт из фляжки пился, как касторка.

— Прости, я не знал... — сказал Иванов.

Полковник уже оправился, и с него по-прежнему можно было печатать профили на монетах.

— Я и сам не знал. Был на учениях. Аневризма. Лег спать, понимаешь, захрипел и умер, вслед за Ксенофонтовной, аккурат через три недели. Такие дела... А старший служит... — Он доверительно наклонился: — Ты понимаешь, в его смерти есть что-то мистическое...

Люди снаружи были порождением города. Когда-то они были счастливы, построив город, теперь они жили, чтобы прятаться от него в своих квартирах и домах. Наверное, они думали, что так легче выжить. Но иногда они считали, что одиночество не лучший выход, и начинали бродить по улицам.

— Тебе бы с Саскией пообщаться, — заметил Иванов.

— Кто это? — удивился Полковник.

— Моя вторая жена... — Ему нечего было добавить.