Река на север - [44]

— Такое ощущение, что вы всему знаете цену!

Если бы она подумала, то поняла, что это противоречит природе вещей — строить умозаключения и руководствоваться ими — нет прямее пути в тупик, труднее выбираться. Однажды ты научишься пересматривать свои поступки быстрее, чем начинаешь мучиться ими.

— Разве я виноват? — Он вздохнул и пристально посмотрел на нее сверху вниз.

Кожа на плечах была слишком бела для этого времени года и, наверное, гладкая как бархат. Потом, через много лет, на ней появятся отметины солнца, ветра и всех тех мужчин, которых она встретит на своем веку.

— Словно... словно... словно я с вами в одном противогазе!

У нее не было сложностей с мимикой, и сейчас она не берегла ее для кого-то другого.

— Не надо преувеличивать. Моя персона в ваших делах не столь значительна. — Он попытался сделать серьезное лицо и решил, что ему удалось. Шутки с губами он уже не мог себе позволить.

— Ну да! — возразила она, наклонив голову (волосы упали на глаза, смахнула их рукой) и заставив его покраснеть. — Но вы его отец!

Он пожал неопределенно плечами. Не мог же он объявить, что сын имеет перед отцом преимущество — хотя бы в виде молодости, времени и таких женщин. Пусть это останется тайной. Опыт и молодость — две несовместимые вещи. Иногда лучше промолчать, чем изрекать истины.

— Скажите что-нибудь! Ну же! Что вы о нем думаете? — Она хотела, чтобы он ей в чем-то помог. Не дождавшись, покачала головой, раздувая свои прекрасные ноздри, придающие вкупе с чистыми линиями лба и волосами, забранными за ухо, устремленность в бесконечность. — Только и слышала!.. Мой папа! Папа! — Возмущению ее не было предела. — Одних рассказов о Севере! А Дагестан, или как его там? Собака у него была по кличке Рекс...

— Была, — терпеливо и удивленно, потому что кто-то прикоснулся к его тайне, согласился он. — Ничего не поделаешь...

От неожиданности он чуть не предался воспоминаниям. Те картины, которые промелькнули перед ним за эти мгновения. Пса они выбирали в январе, на сеновале, вдвоем, подсвечивая себе фонариком. Снег был вездесущим и сухим, как прокаленный песок. Сено пахло далеким лугом, а щенки — молоком. Они подзывали их, имитируя поскуливание. Может быть, сын действительно был с кем-то сентиментален, — только не с ним. Какой она ему показалась? За любую откровенность надо расплачиваться. Видно, она была хорошей слушательницей. О чем еще можно разговаривать с женщиной в постели после любви, если ты еще молод и настолько наивен, что становишься неосторожным. Он не даст ей такого шанса, не подарит оружие, пусть она его выбьет боем, ему больше нечего ждать от таких женщин. Что его волновало? Предначертанность? Судьба? Просто ему нравилось быть таким. "Метафизика — ограничение человечества, — писал он когда-то, — надо исходить из того, что она неизменна и постоянна, как звук флейты".

— А-а-а... — досадливо протянула она.

Вырез платья съехал в сторону, и обнажилась голубая бретелька. Он не думал, что там можно скрывать что-то незнакомое. Интересно, как она поведет себя, если он станет настойчив. Саския, не отличающаяся целомудрием, всегда вызывала в нем глухое раздражение, потому что имела привычку уступать после минутной борьбы.

— В конце концов, это вы меня сюда затащили, — возразил он. — Правильно?!

— Можно подумать, вы не имеете к этому отношения, — упрекнула она.

"Точно, не имею, — с горечью подумал он, — потому что я давно обо всем забыл и меня это не трогает".

— Туалет работает? — спросил он, не жалея ни ее, ни себя и не видя толка продолжать разговор.

Сколько он себя помнил, все кончалось одним: разбродом чувств во всех его поклонниц, и отца, и сына тоже. У одного капитана было мужества умереть честно, хотя это сейчас не имеет никакого значения. Фамилию не запомнил. Только полк — номер 82. На войне с тебя за несколько дней сходит масло — весь жир. Человек ожесточается быстро — словно скидывает рубашку, гораздо быстрее, чем принято считать. Сам он быстро приноровился обрабатывать конечности и орудовать пилой.

— Воды месяц не было, — ответила она, кривя рот, как подросток.

Он удержался, чтобы не одернуть ее.

— Найди какую-нибудь сумку, — попросил он и взял в руки пистолет.

Это был плоский и легкий ПСМ с подрезанным стволом и острой мушкой, и он вспомнил, что однажды ему пришлось стрелять из такого оружия и, в отличие от распространенного "Макарова", после выстрела ствол не задирало вверх, и это было удобно. Но к такому оружию надо было привыкнуть.

— Тебя как зовут? — спросил он, взвешивая оружие в руках и соображая, что ему с ним делать.

— Ольга, — ответила она, словно ей только и осталось отвечать на такие вопросы.

"Хоть одно человеческое имя, — думал он, — наверное, из какого-нибудь общества мистиков. Все на чем-то помешаны, как на новых религиях, поэтому так и грубит, словно знает нечто такое, что мне и не снилось". В те времена, когда он носил форму, совсем не обязательно было приходить к какому-то конечному решению. То, чему он научился потом, не давало никаких преимуществ, а только разнообразило жизнь, как один-единственный (страшно интересный и завораживающий) ход в почти патовой ситуации, вслед за которой открывались новые горизонты. Он полагал, что это происходит с каждым, но потом понял, что ошибается. Женщины тоже разнообразили жизнь до определенного предела, и он этот предел знал и называл его скукой. Пожалуй, среди них у него не было ни одной, на кого можно было бы положиться, — даже если ты прожил с нею двадцать лет, ты все равно не уверен и не можешь быть уверенным до конца; где-то в середине жизни всегда происходило разделение "мы" и "я", потому что, как ни крути, а в человеке не зря заложен инстинкт самосохранения. Всегда кто-то и когда-то совершает странные поступки, и будет их совершать, потому что люди склонны к этому. И следовало все воспринимать таким, каким оно есть, не раздувая трагедий. Ежедневные занятия за столом вылепили из него одиночку. Вся штучка заняла лет восемь. Приятно было помнить, каким ты был в тридцать два или тридцать пять. Но уж, по крайней мере, не дураком; свои блокноты он исписывал за пару месяцев, постепенно перенося содержимое в тетради и на листы бумаги. Редко что из блокнотов не имело какого-то закодированного чувства. "Выйдет на этот раз фокус или не выйдет?" — подумал Иванов о своем новом романе и суеверно скрестил пальцы.