Река на север - [33]

Он умел это делать: красиво и театрально — страдать так, что окружающие невольно становились его собутыльниками, но женщины поддавались чаще, чем он успевал понять их намерения. Пару раз Иванов оказывался свидетелем скандалов — громких — на телевидении или тихих — в семье, и у него пропадала всякая охота расширять круг знакомств из окружения Губаря.

— Давай выпьем, чтобы больше ничего не было, — сказал Губарь. — Она ведь презирает. Думаешь, для чего? Чтобы лучше работал? Нет! Чтобы я ходил по струнке. На самом деле я раб, ученый кот. Умные мысли приходят исключительно в туалете, да и то по ночам, когда она спит. Так и сдохнешь ненароком полным дураком.

Он всегда жалел только себя, но был щедр с друзьями и собутыльниками.

— Считается, что когда женщина выкладывается, то попросить ее о чем-либо по-латински невозможно?

— Перестань, — сказал Иванов, Сашка умел говорить парадоксами, но через тридцать лет ты воспринимаешь это как кривлянье, ибо ты хорошо знаешь своего друга.

— Я тебе противен? — спросил Губарь и достал из кармана платок, выпачканный губной помадой. — Самому себе тоже...

— Утром не встанешь, — сказал Иванов.

— Оставь, — сказал Губарь. — Она еще может танцевать. Ее еще можно уговорить. А я могу иметь собственный театр.

— Я тебе завтра в постель принесу пива, — сказал Иванов, — и ты очнешься. Театр в нашей провинции подождет...

Губарь вскочил и забегал — от перил к перилам, бормоча: "Откуда ты знаешь?! Откуда ты знашь..." Под крышей ворковали голуби. Вдруг он остановился:

— Она стала доверенным лицом Первого национального банка клерикан и даже получает там деньги на предвыборную агитацию.

— Зачем это? — спросил Иванов.

— Она сильно изменилась за последнее время, — сказал Губарь, — очень сильно... Стала безжалостной... Но она знает... — сказал он задумчиво, — знает, чего хочет, а я не знаю... — Он посмотрел на Иванова, словно ища совета.

— Ты мне не нравишься, — признался Иванов.

— Вот то-то... — согласился Губарь. — Если увидел позу голодной собаки — беги... — Он уставился вниз.

— Осторожней... — предупредил Иванов. — У вас слишком скользкая плитка на полу...

— Я выдохся! Все! Никаких идей! Одни воспоминания!

— Тебе надо проспаться, — сказал Иванов.

— Иногда висельнику не помогает даже веревка! — воскликнул Губарь в отчаянии.

— Но, но, но... — сказал Иванов — без патетики...

— Не рассуждай так, словно ты один знаешь, что делать! — Он отрешенно взглянул на него, вдруг резко повернулся и скрылся в комнате.

Иванов подождал. Не зная почему, открыл блокнот, который Королева оставила на балконе, и прочитал сформулированное спокойно, как на исповеди: "Шесть главных ошибок в жизни: первая из них — замужество и несостоявшийся развод..." Поспешно закрыл блокнот, — словно подсмотрел чужую тайну, и оторопело уставился на дерево. Стая голубей слетела вниз, сделала круг над двором. Дрался один — рыжий, с култышкой вместо лапки.

Потом поднялся и вошел в коридор.

В зеркале наискосок увидел: Губарь, напоминая неуклюжего краба, карабкался на диван к коленям Королевы. Один раз потерял равновесие и ткнулся головой в пол. Бритый затылок походил на задник сапога, и Иванов подумал, что Королева и он давно несчастливы. Она спокойно и равнодушно подняла взгляд поверх этого затылка, поверх обстоятельств, поверх своей судьбы, покачала головой: "Уйди!", и он все понял, осторожно повернулся на цыпочках, вышел и тихонечко затворил за собой дверь квартиры. Три этажа вниз он сбежал через ступеньку и только за воротами дома свободно вздохнул: дом и двор давно стали для него чужими.

* * *

— Сашка, — спросил он, — пиво будешь?

Не поднимая головы и не отрываясь от подушки, со странным выражением на лице протянул руку над взлохмаченной головой, и Иванов вложил в нее бокал.

— Бу-бу-бу... — пробурчал Губарь.

— Что ты сказал? — обернулся Иванов.

Ему пришлось подождать, пока в бокале не останется содержимого. Потом Сашка вместе с облегченным вздохом произнес:

— От гордости одни неприятности... Сегодня я Брюс Уиллис! Я восстанавливаю дух.

— Поздравляю, — насмешливо заметил Иванов.

— Ты находишь это глупым? — тут же спросил Губарь. Он уже влил в себя порцию и требовал следующую.

— Нет, отчего же... Меня самого ежедневно тычут мордой в грязь. Это называется воспитанием.

Он уже пережил тот период в жизни, когда по непонятной причине сменил почти всех своих друзей. Но Губарь остался, и это, пожалуй, было настоящим.

— Ты не можешь нас сравнивать. Это нечестно. — Он явно был настроен продолжать вчерашний разговор.

— Еще бы, — ответил Иванов, — кто тебе по утрам приносит пиво?..

— Бу-бу-бу... — произнес Губарь и допил вторую бутылку.

Это могло повторяться бесконечно долго — печень у него была еще вполне здоровая, а сердце — как у быка, но однажды это должно было прекратиться, ибо друзья детства рано или поздно должны забыться, перейти в разряд людей, на которых не стоит делать ставку или просто сосредоточивать внимание. Они, как бегуны на длинные дистанции, — рано или поздно выдыхаются. Единственно важно, чтобы ты сам не упал прежде времени.

V.

Назло затеяла стирку. Страдала молча, со вкусом, яростно швыряя ведра и гремя крышками, и почти не мешала писать. Ядовитая вагина. Иногда призывался в качестве рабочей силы — перенести бак с вываренным бельем.