Регистраторша ЗАГСА - [117]

— Терпите до льда. Как только замерзнет Днепр, наши тут же придут сюда.

Я назвала встречный, более близкий срок, о котором мы думали не раз:

— А может быть, наши постараются освободить Киев до Октябрьской годовщины!

— Вот это был бы двойной праздник!

Незаметно дошли до своей Куреневки, нас никто не окликнул, не остановил, мы обходили подводы, нас объезжали. На Куреневке настроение увяло, увидели опустошенные улицы. В каждом дворе полно немцев, и они хозяйничают как хотят. Спокойно расхаживают по улицам, по дворам и садам их крепкие, сытые лошади. Пропали садочки!

Молча переходим улицу, направляясь к нашему двору. Забор со стороны улицы повален. Немцы и у нас. По саду бродят лошади. Дверь в дом раскрыта настежь.

— Ну и хозяева! — чуть ли не плачет мама.

Обошли дом — и в сад. Уверенной поступью вхожу в свою квартиру. Бабушки идут за мной. И я и они заметили, что квартира Наталки пустует.

Немцы смотрят с удивлением, но не возражают, не кричат, догадались, что явились хозяева. Молча смотрят на нас, а мы на них. Чувствую, что мое спокойное поведение привело их в какое-то смущение, и продолжаю расхаживать по комнате, щупаю землю в вазонах с растениями. Мои спутницы присели на стулья. Трое немцев, собиравшиеся завтракать, стоят. Говорю в пространство:

— Зачем понадобилось ломать вещи?

На моей кровати лежит офицер. Приставляю к стене свободный стул и лезу снимать свой небольшой портрет в рамке, про который при уходе забыла. Офицер смотрит то на него, то на меня, а затем, чтобы что-то сказать, изрекает:

— Вы постарели.

Отвечаю:

— Фотографировалась всего лишь два года тому назад.

Запрятала портрет в ящик шкафа, полила цветы. Бабуси, осмелев, пошли осмотреть сад и проверить, что еще уцелело в остальных квартирах. Слышу, как тот же офицер говорит товарищам:

— Пришли хозяева дома.

В моей большой комнате на столе приготовлен завтрак: масло, копченая колбаса, банка варенья, свежие, только что испеченные блины. Смотрю на все это, как на бутафорию. Двое садятся завтракать. А тот, с черными усиками, завел со мной беседу, начал расспрашивать, где мы сейчас и почему выехали.

— Выехали? — говорю и голосом подчеркиваю свое удивление. — Нас выгнали, чтобы вам было просторнее. — А потом добавляю по-украински, чтобы не понял: — Мы живем в городе тайно.

Взяв какую-то нужную вещь, выхожу из комнаты, пускай продолжают чавкать. Пока бабушки ходили по саду, зашла в квартиру Маруси. Коридор подметал молодой солдат, видимо денщик. Я сразу определила: не то чех, не то румын. Солдат был один, офицеры куда-то ушли. Потом из разговора узнала, что он действительно чех. Беседовал со мной на смешанном славянском языке, состоявшем из русских и чешских слов, и мы легко понимали друг друга. Сказал, что у него есть мама и сестра, но он давно уже не знает, что с ними. Спросил, не голодаем ли мы. Сказала, что пришли домой взять картошку и свеклу. Смущенно предложил две буханки хлеба, добавив:

— Офицер ими лошадей кормит…

Квартира Наталки свободна. Соседи, которые возвратились и жили, прячась от облав, соблазнили маму, и она в дороге приняла решение: вернуться домой!

Тут она чувствует себя лучше, уверенней.

— А выгонят — снова пойдем на Подол.

— А если далеко загонят? — возражаю я.

— Далеко уже не загонят. Нет, нет.

С тяжелой ношей — свеклой и картошкой — едва добрели назад. Мама сейчас же поделилась своими намерениями, которые конечно же пришлись по душе и Наталке и детям. Загорелись и они желанием вернуться на Куреневку.

Ну что же, пусть будет так. Лебединские сказали: «Если не получится, как задумано, — немедленно возвращайтесь. Будем ждать».

Снова та же картина: Маринка с узелком и куклой, бледная до прозрачности, с огромными черными глазами, в которых застыл страх, крошка Юрик в валенках и платочке, с узелками и теми же игрушечными ведерцами. Но у него в глазах веселые огоньки: как же, идем гулять, столько интересного будет вокруг! Но почему надо опять тихо ступать, почему нельзя говорить в полный голос?

Ох, как же трудно идти! Дети едва плетутся за нами.

И на этот раз никто нас не тронул. Уж от одного этого было радостно на душе. Как-нибудь пересидим дома, а наши вот-вот нагрянут!

Дошли было почти до трамвайного парка, когда нас остановила женщина в белом халате. Она, судя по всему, шла к больнице.

— Вы на Куреневку?

— Да, домой.

— Ой, немедленно спрячьтесь. Жандармы гонят оттуда людей. Вас ограбят и изобьют.

Мы, не успев поблагодарить, шмыгнули в дыру ограды, вдоль которой лежал наш путь. Испуганные дети расплакались. Оглянулись уже на стадионе «Спартак» и увидели, что по улице бредут десятки людей, окруженные конной жандармерией. Мы оказались не в укрытии, а на открытом пространстве, где нас легко было заметить. Бежим к домику, который первым попался нам на глаза, так как стоял тут же, на спортплощадке. И вот мы уже скрылись, но мама… мама отстала!

— Скорее, скорее! — кричу и выбегаю ей навстречу, махнув рукой сестре, чтобы сидела, не показывалась с детьми. Хватаю на свои плечи коромысло, но уже поздно: нас с мамой заметили.

Выстрелы… мимо!

Прямо на нас с пистолетом в руке мчится жандарм. Не растерявшись, заслонила собою маму. Быстро и гневно говорю жандарму по-немецки: