Регистраторша ЗАГСА - [108]

Обоз замыкает черная в белых пятнах корова, привязанная налыгачом за рога к задку подводы. Голодная, со впалыми боками, скотина еле переступает ногами.

Но вот наконец-то я дома.

Пришла и Маруся. Она радостно сообщила:

— Наша армия освободила Козелец, Переяслав. Вот в газете пишут об оставлении Полтавы!

Беру в руки газету. Верно, есть такое сообщение. «Для планомерного сокращения фронта» и «после уничтожения военных сооружений оставлен город Полтава». На этот раз почему-то не добавили обычного выражения: «Без помех со стороны врага…»

Пришла соседка, и опять начались разговоры о том, «про что говорят». Наши на правом берегу Днепра. Немцами оставлены Канев и Триполье.

— Это вполне возможно. Ведь мы в трамвае видели беженцев из Дарницы и Слободки, — вспоминаем с сестрой свою вчерашнюю поездку на Подол к знакомым.

Ночь сегодня страшная. Киев со всех сторон в сплошных пожарищах. Горят Дарница, Слободка, полыхают Труханов остров, села на левом берегу Днепра. Сидим на ступеньках лестницы, подавленные, онемевшие. Весь небесный свод над головой в двух огромных заревах, разделенных пока что полосой обычного вечернего неба. Но вот она исчезает: две половины зарева соединились и погасли, смыли звезды.

— Поскорее отступили бы, гады, не мучили людей напрасно. И без того осточертели всем за два года, — как бы про себя говорит мама.

Дети давно спят, да и нам незачем, видимо, бодрствовать до утренней зари. Так и есть, мама гонит:

— Ступайте, ступайте. Зачем всем мучиться? Я все равно не засну. Ложитесь хоть вы, дети, спать.

Молча уходим, а мама остается сторожить. Я заснула не сразу: через окно виднелось то же зарево. Но усталость, тревога и волнение сделали свое, и вскоре сон вдавил голову в подушку.

B ночь на 22 сентября заговорила канонада в разных концах города. Кто это? Свои или оккупанты, которые, огрызаясь, покидают наши земли?

23 сентября

Какой радостный и обнадеживающий день! Читали воззвание к нам наших, советских людей, подписанное известными деятелями культуры и депутатами Верховного Совета Украины.

«Мы около ворот Киева…»

«Помогите и ждите…»

«Никуда не трогайтесь…»

Это чудодейственное воззвание, сброшенное нашим самолетом над Сырцом, видели не все, но знают о нем даже дети.

В сегодняшней газетенке прочитала сообщение о боях в районе Чернигова и Канева. А вечером немецкое радио передало об оставлении Канева и Триполья.

25 сентября

Киев горит. Со всех концов города слышатся взрывы.

На Куреневку и Приорку ринулся почти весь город: по радио немцы объявили приказ о выселении жителей Крещатика, Подола, улицы Фрунзе и частично улиц Приорки. Появилась так называемая «запретная зона». Оставаться в этой зоне и пересекать ее запрещено. За нарушение запрета — расстрел на месте «по законам военного времени».

Куреневку запрудили беженцы. Мы вышли на улицу, смотрим. Сердце сжимает тяжелое предчувствие: значит, скоро выгонят всех и отсюда. Но куда?

На нашей улице сейчас, словно на Крещатике в довоенные годы, оживленное движение, толчея. Но люди… Нет, они не те, что прежде. Все с узлами, пожитками. Много больных, калек, и тут же играют, спят, плачут, просятся домой обездоленные дети.

Для выселения было дано два дня, но никто не уходил из дома до последней минуты, все еще рассчитывая на то, что мучители не успеют выполнить свой приказ. Но надежды эти, увы, не сбылись, и люди, схватив лучшую одежду и запас еды, двинулись к нам, на Куреневку и Приорку, за пределы «запретной зоны».

Движение на улице большое, но шум от него невелик. Монотонен, тосклив скрип «двуколок», наспех сколоченных тележек. В этих «двуколках» — маленькие дети и немощные старики да одежда, продукты.

Вот поверх мешка с картошкой, около кастрюли и ведра, сидит мальчик лет трех. Вижу, как морщится его личико, как на глаза набегают слезы. Его страшит все вокруг — необычное, непонятное. Мама с бабусей тащат тележку, мама так далеко от него. Но малыш не заплакал, потому что в тележке, которая катится рядом, спокойно сидит девочка и в руках у нее большой плюшевый мишка. Девочка и медвежонок привлекают внимание мальчика, и я ловлю довольный взгляд его матери, которая исподволь следит за поведением сына в такой тревожной обстановке. Раскрасневшаяся, возбужденная, она, напрягая последние силы, тащит «двуколку». Очевидно, торопится добраться к знакомым, чтобы там хоть немного отдохнуть, собраться с мыслями и решить, как дальше быть.

Какая-то женщина рассыпала содержимое своего узелка. Собирает фасоль и рыдает. Пожилой мужчина тащит большую «двуколку» с картошкой, вещами и недвижной, должно быть парализованной, женой или матерью — трудно решить. Вижу бледное лицо женщины, поседевшую голову. Беспомощно свисает сухая, тонкая рука…

Толпа бесконечным потоком растекается по улицам, устремляется вперед, туда, где живут родственники или знакомые. Люди просят приюта, и нужно иметь очень уж черствое сердце, чтобы отказать им.

Я пригласила в свой двор две семьи с детьми и пошла посмотреть, что делается у соседей. Когда возвратилась затем домой, то застала здесь всех родственников Маруси с Подола. Софья Дементьевна Лебединская пришла без вещей, чтобы предупредить нас о том, что некоторое время будет жить у нас вместе с сестрой и матерью. Нашими гостями оказались и два незнакомых старика с мальчиком. Их пригласила мама, увидев у нашей калитки.