Регистратор - [27]

она его ждала, и тут же ясно понял, что вся его детская жизнь была полна страхов: боялся темноты, от матери передалось, что настанет такой прекрасный день, когда не вернется отец, потом, когда отец ушел на фронт, мать с облегчением вздохнула, это все-таки начиналась тоже опасная, но совсем другая была опасность, общая, тут она была вместе со всеми, и хоть была война, но мать изменилась, как бы раскрылось все ее достоинство, и в глазах, хоть как было тяжело! в глазах был юный блеск. Но как она боялась, что к Мирзоевой не успеют! Сама полгода уже не вставала, дома ее поддерживали, когда вставала, все кружилось и сразу же начиналась боль за грудиной, нет, сначала только казалось, что начинается, или, что вот-вот начнется, но всегда становилось плохо, а здесь быстро поднялась, Мите позже рассказывала, что ясно стало, что Мирзоева умрет, если вовремя не подоспеть, а кто-то в нем опять сказал: нет, мамочка, это ты умрешь, Мирзоева будет жить еще двадцать лет; Митя все думал, как же это в нем могло совмещаться, он сидел, гладил ее руки, а кто-то в нем тоже был в это время;. он прижимался к ее лицу и боялся, все ждал, что этот кто-то произнесет снова какую-нибудь гнусную гадость, но никто ничего не сказал, и Митя подумал, что может быть, он ухватил в себе эту мерзость, изгнал, но тут же бестелесный человечек вновь появился на самом дне, вместе с дыханием, и он вдруг увидел, все-все вперед намного, a тот только сказал: смотри, как ни пытался он изгнать его из себя, тот асе повторял, пока он не увидел все вперед, и с этого момента он уже все знал, только думал, а произойдет ли? как он знал, все не верилось, хотя тут же все начинало уже осуществляться, и он стремился все ухватить своего бесчувственного провидца, но тот никак не давался. Потом, когда он ушел от матери, кто-то тихо позвал юным радостным голосом, он оглядывался все на зеленоватое здание центра, внимательно просмотрел окна, потом голос этот был с другой стороны, но Митя так никого и не увидел.

Когда мать пришла в себя, она, увидев Митю, от счастья даже улыбнулась: он-то был все это время с ней! Но было странно: неужто это было все, что вот настанет такой миг, когда станет все, и что же тогда? от всех ее страданий, от всего, мимо чего неслась ее душа, осталось только неясное ощущение: тогда, все, оттуда! Но ясно вспыхнуло вновь: любовь была оттуда! Все, чего не знали, сколько же раз не знали! сколько же раз мы соприкасались с этим! И как хотелось передать все Мите! Она только слегка пожимала его руки и улыбалась, что-то ей открывалось, думал Митя, что же могло ей открыться: а ей-то вспоминались весны и зимы, как она ходила все по лесу и все искала и встречалась с ним, встречалась! Но его-то ведь не было? — кто-то спрашивал и у нее внутри, но все в ней говорило: было, он был-то во всем!

С этого дня еще неделю, Митя, уходя из больницы, все оглядывался, что кто-то тихо его начнет звать, он все стоял, пропуская и пропуская поток машин в сторону Новодевичьего кладбища, но как ни вслушивался, никогда уже больше ничего не слышал, слышал только, как мать без страха спрашивала: неужели мне с вами Богом не отпущено больше быть? и ее же голосом кто-то тихо смеялся, потому что этого никак не могло случиться: чем и как ни отмеривай ее жизнь, все было в ней ровным белым светом для всех, сейчас, почему-то она думала только одно, она себе это говорила: что Бог простил нерожденных ее детей, она даже чувствовала это, после того как сдавливало, несло куда-то, но что же тогда оставалось? если простил, то что же тогда оставалось? Она все вспоминала всю свою жизнь, но не вспоминалось ничего больше, и она успокаивалась, и единственная мысль была только такая, что, когда в ней что-то кончалось, это помогло нарождаться другому, для всех остальных, и для ее же детей, и если, господи! было это так, то пусть все как должно быть, так пусть и будет.

Его первая жена как раз приходила в этот дом еще в его счастливое детство (как же давно все было! как прошло много времени), сейчас же вся их жизнь выходила перед ним, будто фокусник выдергивал бесконечную ленту из его внутренностей, а он был как бы только маленьким шариком, который этот (некто) фокусник подбрасывал, а поймав, снова начинал выдергивать из него бесконечную ленту, теперь всюду были ленты, вытянутые из его внутренностей.

Утром он пришел к ней. Она стояла в ночной рубашке, нерешительная и не знала, что же ей нужно было делать. Было в ее лице несчастье: хотела к нему, а знала, что не нужно было, только все замотается туже. Он обнял ее, она не отстранилась, я знаю, сказал он, что ты хочешь быть со мной, да, да! закивала она, и впервые соглашалась со всем, что он говорил, как же ей хотелось соглашаться со всем! со всем! даже сказала: да, да! Несколько таких вещих снов у него было и раньше, и с матерью теперь, все-все видел вперед, то ли в снах, то ли наяву, но все знал заранее, но таких вот снов, в точности, что будет между ними, видел несколько. После этих ее: да, да! Она не сопротивлялась больше, сама обвила руками его шею, и начиная с его ног, теперь обхватила его собою, мягчея и растекаясь в нем. А сон сначала начинался так: он взлетал вверх, к высотному дому, a у самого края, наверху, в самом углу неба, на крыше дома, когда он долетел, стояла она с сыном, они-то ему и помогли забраться на крышу, а потом как будто не было крыши, куда он взлетел и забрался, забирался легко, только подтянулся, взявшись за руку, а был вот этот их разговор, он тогда после сна думал, что обязательно что-то должно было теперь с ними произойти, вот и происходило, думал Митя, все как снилось. Перед смертью матери снился такой сон, нет, два сна, в разное время; первый сон был такой: к нему пришли гости, были все даже родственники, которых он не любил, квартира их была на первом этаже, причем была его жена с сыном? потом, после танца, они куда-то ушли совсем, но сначала все были, сели за стол, поели, потом вышли на