Регенство Бирона. Осада Углича. Русский Икар - [70]

Наступили святки, и в селе начались разные потехи и веселости. Дочери солдат смотрели в зеркало на месяц, слушали под окнами, короче говоря, осуществляли первую строфу прекрасной баллады «Светлана». Молодицы, взявшись за руки, ходили по селу хороводами и пели песни. Их пугали иногда попадавшиеся навстречу солдаты, разнообразно наряженные.

Емельян стоял у окна избы и смотрел задумчиво на улицу. За столом, находившимся посредине покоя, сидели два солдата: один Преображенского полка, другой Бутырского. На первом был зеленый мундир с красными обшлагами, красный камзол и того же цвета штаны, на втором мундир, камзол и штаны были одного цвета – красного.

– Красивый у тебя мундир! – сказал преображенец солдату Бутырского полка. – Если бы можно было, то я к вам перешел.

– То-то же, – отвечал другой, приосанясь, – наш мундир не в пример лучше и вашего и семеновского. Взгляни-ка на Емельяна. Ну что за краса! Мундир синий, только камзол да штаны красные. Чу! слышишь? Экий хохот на улице! Что там такое делается, Емельян?

– Да над ряжеными смеются. Угораздило кого-то нарядиться журавлем! – ответил Емельян со вздохом, вспомнив свой неудачный полет.

– Уж не тебя ли они дразнят, проклятый? – сказал преображенец. – Да скажи, брат, как тебе взбрело в голову летать по-журавлиному?

– Долго рассказывать, Антипыч!

– Жаль мне тебя, молодца! Кручина у тебя на лбу написана. Да и немудрено. И всякий бы призадумался, если бы, как ты, пролетал все свое добро и пожитки!

– Не о себе я тужу, Антипыч, а о своем старике. Отец-то мой не знает, что я теперь солдат и что скоро пойду в поход под бусурманами. И проститься мне с ним не удастся!

– С кем не удастся проститься? – спросил неожиданно вошедший в избу офицер Преображенского полка. За ним вошли генералы Гордон, Лефорт и Головин.

Емельян и два его товарища вскочили и вытянулись. Когда офицер повторил свой вопрос, Емельян, заикаясь от робости, ответил, что ему хотелось бы перед походом проститься с отцом.

– А где живет отец твой и кто он таков?

– Землепашец. Дней в восемь можно к нему сходить и вернуться.

– Да разве ты без его ведома записался в солдаты?

– Без его ведома, господин офицер, единственно по собственному желанию.

– Нехорошо ты сделал: Бог учит почитать родителей. Сходи к отцу, и если он даст благословение, то останешься солдатом, а нет, тогда возвращайся и верни капралу казенное платье и ступай к отцу. Кто худой сын, тот и худой слуга царю. Как зовут тебя?

– Емельяном.

– А вы что за люди? – спросил офицер, обращаясь к товарищам Емельяна.

– Мы оба из монастырских служек, – отвечал преображенец. – У обоих нет ни отца, ни матери, господин офицер! Надоело нам траву косить да воду возить, захотелось послужить царю-батюшке. Отслужили молебен Николаю Чудотворцу, да и пошли сюда.

– Вот и хорошо, ребята! Я надеюсь, что вы станете отличными солдатами. Помните Бога и усердно служите. За Богом молитва, а за царем служба не пропадет.

Сказав это, офицер с генералами вышли. Через некоторое время в избу вбежал капрал.

– Был здесь его величество? – спросил он, запыхавшись.

– Не было! – отвечал преображенец. – Приходили только какие-то четыре офицера. Один из них такой детина рослый: с тебя будет.

– Ах вы, неучи! Смотри, пожалуй! Да где у вас глаза-то были? Это сам царь изволил приходить! Он был во всех избах и осматривал вашу братию, новобранцев.

Емельян и два его товарища побледнели и, крестясь, уставились на капрала.

– Ахти беда какая! – прошептал преображенец. – Ведь нам и невдомек. Мы думали, что царь в золотом кафтане ходит, а на нем, батюшке, совсем такой же кафтан, как и на нас, окаянных!

– Вытянулись ли вы перед ним, неотесанные? Отвечали ли ему по уставу? Верно, наврали с три короба на свою голову?

– Да, кажется, лишнего мы ничего не сказали, господин капрал.

– Величали ли его, как надобно?

– Кажется, величали! – ответил преображенец и почувствовал в руках и ногах пробежавший от страха холод, что назвал царя господином офицером.

– Ахти, Господи, грех какой! – прошептал Емельян дрожащим голосом. – Издали-то я царя не однажды видел в Москве, а раз видел и вблизи, как он меня на мосту изволил дубинкой ударить. Знать, кто-нибудь на меня куриную слепоту напустил.

– То-то куриную слепоту! Этак ты и на часах ослепнешь, солдату всегда надо глядеть в оба. Наделали вы дела окаянного: теперь вам всем беда, да и мне с вами вместе! Ведь мне приказано вас учить, пустые головы!

– А что, господин капрал, повесят нас или расстреляют? – спросил, вздохнув, преображенец.

Капрал не отвечал ничего, а начал нервно ходить по избе взад и вперед. Емельян и его товарищи стояли неподвижно, опустив голову и потупив глаза в пол.

Вдруг дверь отворилась, и вошел придворный служитель с большой глиняной кружкой в одной руке и с корзиной в другой.

– Вот вам кружка вина да корзинка съестного, – сказал он, ставя ту и другую на стол. – Его величество велел выпить за его здравие, ради праздника!

– Гора с плеч свалилась! – прошептал капрал. – Стало быть, он не сердится! Нечего сказать – не царь у нас, а отец!

– Это пятая изба, господин капрал? – спросил служитель.