Регенство Бирона. Осада Углича. Русский Икар - [63]

Итак, первоначальная мысль – летать по воздуху – должна быть приписана древним грекам. Если же нынешние скептики-европейцы настоятельно захотят опровергать это, считая полет Икара и его отца басней, и приписывать себе славу изобретения, возвысившего человечество на неслыханную высоту, то они очень ошибутся в своих расчетах. Слава эта принадлежит Азии. Да, господа европейцы, Азии! Мы представим неопровержимые доказательства, и досада ваша еще больше увеличится, поскольку пальму первенства в воздухоплавании обязаны вы будете вручить не эдинбургскому доктору Блаку, который, пользуясь открытием английского химика Кевендиша, наполнял водородным газом тонкие пузыри и развлекался, запуская их в воздух; не итальянцу Кавальо, который, долго трудясь над воздушным шаром, закончил свои глубокие изыскания заявлением о том, что пузыри шара слишком тяжелы, а клееная бумага пропускает сквозь себя воздух, и начал пускать к потолку своей комнаты мыльные пузыри, наполненные газом; не французу Монгольфье, который поднялся на шаре в первый раз в октябре 1783 года лишь на 50 футов, очень удивив жителей Парижа, а русскому крестьянину Емельяну Иванову. Утверждайте же, что Россия до ее преобразования Петром Великим была азиатской державой. Тем хуже для вас, потому что вместе с тем вы вынуждены будете признаться, что, к стыду английского химика, шотландского доктора, итальянского физика и французского бумажного фабриканта, первый шаг к воздухоплаванию сделал азиат, русский крестьянин, еще в 1695 году, следовательно, на 71 год раньше Блака, на 87 лет раньше Кавальо и на 88 раньше Монгольфье. В этом может убедить вас следующая историческая повесть, основанная на дневниковых записках одного из современников знаменитого Емельяна Иванова. И вас, дорогие соотечественники, просим обратить внимание на эту повесть. Вероятно, многие из вас благодаря пристрастию ко всему иностранному считали до сих пор Монгольфье первым воздухоплавателем и даже не слышали об Иванове.

Верст за полтораста от Москвы в одной из принадлежавших патриарху деревень, которая, к сожалению, не сохранилась в наших летописях, жил в конце семнадцатого столетия, во время царствования Петра Великого, вдовый крестьянин Архип Иванов. Он имел трех сыновей. Двое из них были парни умные, а третий… дурак, скажет читатель, вспомнив известную всей России сказку о Емеле-дурачке, – и сильно ошибется. Хотя младшего сына и звали Емельяном, но он вовсе не походил на своего знаменитого тезку. Его братья умерли еще в молодые годы, и у старика Архипа осталось в жизни одно утешение: младший сын. Но и с тем бедняк жил в разлуке, поскольку сроду не бывал в городе, выезжая из деревни только по праздничным дням в ближнее село Стояново. Емельян же, зарабатывая себе на хлеб извозом, жил постоянно в Москве. Там завел он обширное знакомство и до того просветился, что даже выучился кое-как грамоте, которую раньше считал волшебством. Образованию его во многом способствовали беседы со служками Заиконоспасского монастыря, куда он часто возил с рынка разные припасы для Славяно-греко-латинской академии, которая размещалась в этом монастыре.

Накопив приличную сумму денег, поехал он в апреле 1695 года в деревню повидаться с отцом. Приезд Емельяна чрезвычайно обрадовал старика, и он целых два дня расспрашивал сына о его житье-бытье в Москве. На третий день пономарь села Стоянова позвал к себе Архипа с сыном отобедать и отпраздновать его именины. Надев праздничные кафтаны, они сели в телегу и поехали на званый обед.

Пономарь встретил гостей за воротами своей избы, которая уже была наполнена народом.

– Здорово, Архип Иваныч! – закричал он. – Я уже совсем отчаялся: думал, что не приедете.

– Как не приехать, Савва Потапыч! Ведь ты один раз в году именинник! – отвечал Архип. – Прими-ка, отец наш, подарок. Не прогневайся!

– Напрасно, Архип Иванович, напрасно! Зачем же этак тратиться, – говорил пономарь, принимая с явным удовольствием из рук крестьянина небольшой мешок пшеницы и взваливая его на спину. – Милости просим в избу. Мы вас только и ждали.

Убрав полученный подарок в чулан, пономарь Савва явился к гостям и начал усаживать всех за стол. Мы не станем описывать блюд, приготовленных дочерью пономаря Анютой, из опасения не вовремя возбудить аппетит наших читателей, особенно если они читают эту повесть задолго до обеда, не станем также подсчитывать, сколько кружек пива и вина было выпито за столом и во сколько поклонов обошлась пономарю каждая выпитая кружка. Достаточно сказать, что в середине обеда у хозяина заболел затылок, а с его лица лил пот, будто в самый жаркий день июля, тогда как лица гостей лишь слегка раскраснелись.

– Да что же ты, Анна Савишна, ничего хмельного не попробуешь? – удивился пожилой крестьянин в синем кафтане и красной рубашке, сидевший напротив дочери пономаря. – Хлебни хоть пива и порадуй гостей.

– Благодарю! – отвечала Анюта. – Мне вода больше нравится.

– И мне тоже! – заметил Емельян, налив из кувшина в кружку воды, и выпил, сказав при этом:

– За здоровье всех красивых девушек!

– Нечего сказать, придумал, что пить за их здоровье, – насмешливо заметил пожилой крестьянин Филимон Пантелеич, родом из-под Ярославля, занимавшийся плотническим делом.