Реформатор - [10]

«Теперь можно не спешить, — сказал он Никите Ивановичу, — теперь хоть пожар, хоть война — пятнадцать минут ни снаружи ни изнутри никто дверь не откроет».

Никита Иванович не очень-то в это поверил, и все время оглядывался на дверь. Но оттуда доносились одни глухие удары, как если бы дверь превратилась в колокол. Это обезьяноподобная жена Зденека била (ногой?) в бронированную дверь.

По пути к магазину (куда же еще?) Зденек объяснил Никите Ивановичу, что в принципе каждое электронное устройство, кодируемое с помощью цифр, букв или символов имеет так называемую блокирующую комбинацию, надо только ее вычислить, чтобы, значит, потом с умом применять.

«Почему так происходит?» — помнится, полюбопытствовал Никита Иванович.

«Наверное, потому, — пожал плечами Зденек, — что придумывают эти устройства одни люди, изготавливают другие, а работают с ними третьи. Мир так устроен, — продолжил он после паузы, — что одни люди всегда отгадывают то, что от них хотят скрыть другие. В принципе, все люди похожи друг на друга, — понизил голос, словно выдавал Никите Ивановичу некую тайну, — хотя и кажутся разными…»

«Как цифры?» — предположил Никита Иванович.

«Наверное, — не стал спорить Зденек, — только цифры вечны, а люди смертны».

Никита Иванович молил Бога, чтобы комбинация сработала.

Ведь столько времени прошло.

Зденек давно лежал в могиле. Никому в этой жизни не удавалось слишком долго запивать ром пивом.

Вместо него электроникой в доме занимался длинный и плоский, как сточенный мачете, индеец из Южной Америки.

Но комбинация сработала, блестяще подтвердив тезис покойного Зденека о (долго) вечности цифр. Теперь никто не мог помешать Никите Ивановичу быть на почте в указанное время. Теоретически, конечно, его можно было достать из окна, но для этого стрелку надлежало проникнуть в квартиру, окна которой выходили на противоположную выходу из подъезда сторону. Именно по этой стороне в данный момент и спешил на почту Никита Иванович. Он сомневался, что стрелок успеет, слишком уж неохотно отворяли двери незнакомцам в столице великого герцогства Богемии.

…Разместившаяся на первом этаже длинного, как поезд, здания почта была темна и пустынна, как предбанник того света, а может, зал отправления (накопитель?) этого. Экраны компьютерных мониторов были покрыты толстым слоем серебряной пыли. Переставшее ощущать себя единым целым человечество более не нуждалось в Интернете, по которому еще недавно сходило с ума. Из «всемирной паутины», как из мозаичного панно выпадали целые географические фрагменты, такие, к примеру, как великое герцогство Богемия. Паутина превратилась в клочья, в патину и Никита Иванович сомневался: жив ли, собственно, сам паук?

Пустовала и та часть зала, где занимались операциями с финансами. Никто никому никуда денег не переводил. Богемская крона обслуживала территорию примерно в четыреста километров с запада на восток и в двести с севера на юг.

Последний раз Никита Иванович был на почте зимой — получал гонорар из журнала за статью под длинным названием: «Теория перманентного конца света, как генератор продуктивного жизнеустройства и устойчивости духа». Он, как сам полагал, не без блеска доказал в этой статье, что растянувшееся во времени и пространстве ожидание конца — есть, в сущности, единственная сегодня не просто объединяющая, но и сообщающая человечеству волю к жизни идея. Бесконечная справедливость данного предположения заключалась уже хотя бы в том, что какие бы дикие и страшные беды ни обрушивались на людей, что бы ни происходило — все легко и естественно (подтверждающе) вливалось в эту идею, ничто не могло быть отринуто как чуждое.

Тогда, правда, богемские кроны можно было обменять на многие другие «близлежащие» деньги: тюрингские талеры, лангедокские франки, словацкие куны и т. д. Сейчас, если верить слабо мерцающему электронному табло, только (с немалыми потерями) на венгерские форинты и словенские толары.

Никита Иванович с грустью подумал, что процесс деления (распада) жизни, в сущности, столь же неисчерпаем и универсален, как сама жизнь, принимающая не только любую, предложенную ей форму, но и — отсутствие формы. Осколки бытия (в частности, муниципальное почтовое отделение) функционировали по принципу оторванных конечностей ящерицы, то есть в себе, для себя и без надежды на обретение (восстановление) смысла.

«Деградация, — вспомнил Никита Иванович слова старшего брата Саввы, — это форма, пережившая содержание, дом, оставленный хозяевами. Когда из дома уходят законные жильцы, он разрушается, в нем селится разная нечисть».

Савва считал содержание божественной субстанцией, сообщающей жизни смысл и гармонию. Но иногда, по его мнению, нечто вневещественное, надмирное, мистическое пробивало форму (сосуд) и содержание вытекало (куда?). Вместе с содержанием, домыслил спустя много лет Никита Иванович, из формы (жизни) вытекали (как рыбы из разбитого аквариума) и люди. Не было более горестного и жалкого зрелища, нежели бьющиеся в безводной пустоте задыхающиеся (засыпающие) люди-рыбы.

Путь Никиты Ивановича к застекленной секции, где выдавались заказные письма и бандероли, лежал мимо тусклых, как глаза засыпающей рыбы, покрытых серебряной пылевой патиной интернетовских экранов. «Beri na noc» (Бери на ночь) было не без изящества начертано на одном пальцем поверх пыли, и телефонный номер. Похоже, Интернет предельно упростился, вернулся к самой своей сути.