Редкие девушки Крыма - [58]

6

Я захотел переплавить эти мечтания во что-нибудь реальное, сочинить песню для нашего ансамбля. Но, похоже, я мог бы это сделать, только валяя дурака и не подозревая, что пишу песню, а стоит взяться всерьёз, тут же все образы и темы разбегаются по углам: пустота, тишина, унылость… Наверное, время не пришло. Два года назад Иосиф Бродский получил Нобелевскую премию. Узнал я об этом, как и о существовании самого Бродского, прошлой осенью, когда прочитал его стихи и стенограмму судебного процесса. Завистники судили его за тунеядство и выслали из страны. «А кто это признал, что вы поэт? Кто причислил вас к поэтам?» – спросил судья. Бродский ответил: «Никто. (Без вызова). А кто причислил меня к роду человеческому?» Мне особенно запомнилось это «без вызова». Может, и я когда-нибудь, так же спокойно и зная себе цену, скажу нечто подобное… А примерно через месяц после стенограммы я увидел его интервью. «Когда вы начали писать?» – спросил журналист. «Лет в восемнадцать – девятнадцать».

Значит, у меня есть запас.

Стишками мы баловались с Мексиканцем, Серёгой Изуриным, когда сидели за одной партой, но что это были за стишки!.. Буриме, то есть сочинительство на заданные рифмы, оказалось неинтересным. Писать по очереди, не видя предыдущей строки или видя одно последнее слово, было глупо и вмиг надоело. Остановились на том, чтобы писать по очереди и видеть всё. Сидим на алгебре, вдруг мне в голову приходит начало. «Послушай, друг, ты день за днём», – пишу на листе и передаю Серёге, зная, как бы хотел продолжать, но ответ получаю неожиданный: «Меня не уважаешь». Ладно, будь по-твоему. Пишу своё: «Совсем каким-то злобарём», – невольно подсказывая продолжение, и оно впрямь почти такое, как я думал: «Вообще меня считаешь». Несколько минут молча угораем над этим злобарём, подслушанным мною где-то в Питере. Ольга Павловна выводит на доске уравнения, кого-то распекает за недоученный урок, а мы на галёрке перекидываемся: «Так говорил один ковбой» – «Другому в поздний час» – «Когда созвездья над землёй» – «Играют чёртов джаз» – «А тот ему сказал в ответ» – «Послушай, друг любезный» – «Где нас с тобой сегодня нет» – «Валялся конь железный» – «На нём зелёное пальто» – «И чёрные штаны»… Чем дальше, тем разнузданнее получается, и к перемене набегает десять четверостиший отборного бреда с погонями, драками и стрельбой.

Если к этому подобрать аккорды, смягчить некоторые словесные обороты и сделать Песню о Двух Ковбоях? – подумал я. Ерунда, конечно, и Марина вряд ли одобрит, ей подавай высокую гражданственность. Но всё-таки?.. Листок с оригиналом был у Серёги, нарисовавшего иллюстрацию, если только Серёга не запустил его из окна, но я помнил всё наизусть. Сел за стол, быстро воспроизвёл ковбоев и едва потянулся к гитаре, чтобы наметить мелодию, как в дверь снова постучали. Мама принесла телефон, я услышал в трубке лучший на свете голос и мгновенно перелетел мыслями в дачный квартал, в затихший дождь, кружение домов и фонарей…

– Сань, извини, если поздно. Ты ещё не спишь?

– Даже не собираюсь, – ответил я, – Танечка, а ты откуда?

– Из дома, – объяснила Таня. – В общем, она ни на что не реагирует, руки-ноги не согреть никак, пульс еле прощупывается, да я ещё так спать захотела после эмоциональной встряски… Не стала надеяться на себя, отправила Мишку за мамой. Мама пришла, посмотрела и отправила меня к телефону звонить в госпиталь, вызывать машину. Наверное, уже едут, я вызвала.

– Мне подойти?

– Да нет, спасибо, там больше и я не нужна. Мама проедет с ней, отдаст дежурной бригаде, а потом на машине домой.

– А что случилось, она поняла?

– То же, что и я: сильный стресс, шоковая реакция. Я вообще подумала… нет, это не по телефону. А ты звонил Полине Сергеевне?

– Да. Оказывается, они разговаривают и вчера Полина Сергеевна никаких странностей не замечала.

– Что могли, мы сделали, Саша, всё будет хорошо. Ладно, до завтра. Целую.

– А я тебя два раза. И три.

Мы помолчали несколько секунд, и вновь я ощутил подобие неловкости.

– Пока, – сказала наконец Таня и положила трубку. А я набрал номер Полины Сергеевны, рассказал ей всё и пообещал связать с Викторией Александровной напрямую.

7

Утром, пока взгляд спросонья не привык к окружающему миру и был обращён скорее внутрь, я видел в голове некий трёхслойный пейзаж. Сверху – солнце и ясное небо такой синевы, какую найдёшь только на открытке с видом Ленинграда или Севастополя. Это Таня, – понял я, – и всё то, что мы друг другу сказали, и что будет впереди до самого конца и дальше. Внизу – тёмный провал, как будто никогда не знавший света. Надежда, – вспомнил я, – она сейчас в госпитале, надо будет навестить или хотя бы передать добрые слова. И вдруг мы всё-таки виноваты в том, что произошло?.. А посередине болталась какая-то серенькая ерунда, и вглядываться в неё было отчего-то стыдно, но я всё же заставил себя и понял, что это песня о ковбоях. Бред, настоящий бред! Непонятно, что мог найти в ней вчера. Никому не буду показывать и сам постараюсь забыть.

И не показал. Репетиция ансамбля, третья по счёту, прошла легче прежних, дело заметно стронулось, или просто на фоне жалкого первого дня любое, даже ползком, движение вперёд казалось мне стартом «Бурана». Сегодня Василий сыграл нам и раздал на листочках три новые песни.