Редхард по прозвищу "Враг-с-улыбкой" - [22]

Так же неспешно он уложился, перекинул сумки через седла лошадей, как вдруг Удольфа приказала: «Сосчитай деньги, Враг-с-улыбкой». Он демонстративно высыпал золото из кошелька на стол сияющей в свете факелов, горкой и пересчитал монеты. Швырнул две к ногам Удольфы.

— Это не мои, — спокойно пояснил он, — у меня было пятьдесят четыре, а сейчас их вдруг стало пятьдесят шесть.

— Ты только что спас себе два пальца, Враг-с-улыбкой. Верно, это наши монеты, но признай ты их своими, быстро пожалел бы об этом, — засмеялась Удольфа, — каждая стоила бы тебе мизинца.

— Я не беру чужого, мразь, — брезгливо плюнул Враг-с-улыбкой на пол, что уже было страшным оскорблением, — я не живу жизнью глиста, вытягивая соки из мира и людей. Я не силюсь выглядеть бабой, будучи мужчиной, — он мотнул головой в сторону того самого вампира, которого увидел первым, придя в сознание, — и я никогда, тварь, никогда не перестану быть просто человеком, в отличие от вас, гордящихся тем, что вы нелюди. — И он плюнул уже в Удольфу и попал. Плевок скатился с лилового бархата.

— Человеком? — задумчиво спросила Удольфа, — ты сказал! Взять его!

Редхард надеялся на драку и суматоху, но, к его удивлению, никто и ухом не повел, а просто голос, казалось, идущий из самой глубины сердца самой любви запел песню на неведомом языке. «Ланон-Ши!» — успел подумать Враг-с-улыбкой, каменея. Он не мог шевельнуть даже веком. Слуги подошли к нему, разоружили, раздели до штанов и новой рубахи и, под мышки, как твердый мешок, поволокли его за быстро шагающей Удольфой. Чья-то рука легла ему на темя и он уснул.

Проснулся он совершенно голым, снова скованным в кандалы. Открывать глаза он снова не спешил. Дурак. Вел себя, как дурак. Получай дурацкий заработок. Может, не так уж и не права была эта Удольфа, называя его то дурачком, то шутом? Вот кто ему велел чесать языком? Он знал ответ. Не гонор. Боль. Боль от потери единственного близкого человека заговорила его языком.

— Мистре Удольфа, луна ты наша, подумай, хорошо подумай. То, что ты решила, умно, но, прости старуху, опасно. Ты же не забыла Закон Старого Мира? — он по голосу узнал декольтированную старую ведьму. В комнате были только они, трое, он чуял это. Еще бурлило несколько котлов, шуршал песок в песочных часах, тянуло незнакомыми запахами.

— Ты одна так думаешь? — строго спросила Удольфа.

— Не я одна, мистре, не я одна. Посмела бы разве я! Просто я самая старая и мы понадеялись, что ты услышишь нас, твоих ведьм. А говоря точнее, ведьм треть, оборотней всех, вампиров всех же. Они тоже волнуются.

— Передай всем, чтобы знали свое место! — зло, гордо сказала Удольфа, — пошла прочь! — топоток старухи и стук ее клюки исчез, стих и хлопнула тяжелая дверь. Враг-с-улыбкой открыл глаза.

— Ты сказал — «просто человеком»? Ты ошибаешься, мой милый, — пропела Удольфа. — Ты даже не представляешь, насколько человеком я тебя сделаю. Я сделаю тебя человеком из человеков. Солью человеческой! Прачеловеком, слыхал о таких? — хохот ее раскатился по Залу Криков, где они снова и находились. Удольфа оборвала смех, взяла большой черный ковш и поочередно зачерпнула из трех котлов, исходящих паром каждый своего цвета — красным, черным и мертвенно-зеленым.

— Ну, прощай, просто человек! — сказала она.

— Что-то часто прощаемся! — успел сказать Редхард, как Удольфа начала тонкой струей поливать его обнаженное тело кипящим зельем. Зубы можно было стереть до корней, терпевши эту боль, но не вышло бы все равно ничего и Враг-с-улыбкой закричал. А пытка все продолжалась, ведьма все черпала и черпала зелье, поливая его, что-то монотонно напевая на странном языке, языке, который был чьим угодно, но не человеческим. Удольфа старалась не пропустить ни единого кусочка его кожи, переворачивала Врага-с-улыбкой со спины на живот, а Редхард выл и мечтал потерять сознание. Проклятое зелье не остывало, оно, попав на кожу, впитывалось в нее и жгло уже мясо, потом — кости. Потом пытка прекратилась, Удольфа вновь перевернула его на спину и, продолжая петь, чуть не до желудка всунула ему в рот воронку для пытки водой с очень длинным горлышком и каплю за каплей, ни на миг не прекращая пения, стала капать что-то из длинного, грубейшего на вид, стекла, фиала. Теперь боль началась внутри, хотя и прежняя не думала успокаиваться. Наконец, внутренняя сравнялась с внешней и Редхард потерял сознание. Последней мыслью его было: «Почему я не умер от таких ожогов? Сварена вся кожа!» Тьма. Блаженная тьма окутала голову Врага-с-улыбкой.

Очнулся он в той камере, где и пребывал по сей день. Осмотрел тело и ужаснулся — кожа напоминала крокодилью. Окинул себя взглядом, разглядеть смог немного, шея была плотно прихвачена обручем, вбитым в стену. Что-то коснулось его ноги. Это «что-то», как он понял, повиновалось ему. Он шевельнул новой частью тела и взору его, скошенному вниз, предстал длинный хвост, как у ящерицы, только покрытый жесткой костяной чешуей. Он опустил хвост, стараясь успокоить мысли, что удалось лишь благодаря науке старика. Вот что сделала с ним Удольфа. Он — чудовище. Ладно. Посмотрим, что может чудовище. Он посмотрел снова на хвост, заставляя себя свыкнуться с обновкой. Хвост был длинным, на фут, должно быть, стелился по земле от ступней. Конец его сильно напоминал копье. Что же может сделать изуродованный, прикованный к стене монстр, бывший некогда Врагом нежити? И он дико взвыл от тоски, отчаянья, от стыда перед Ролло Огоньком. Скрипнула дверь. На пороге стояла сияющая Ребба.