— И какой? — глаза девушки наливались бешеной, лютой яростью.
— Если ты подойдешь ко мне и тщательно вылижешь мне низ живота, видишь, там, где складки, то, если ты рождена под самой счастливой звездой, ты получишь, чего добиваешься. Хотя, конечно, я уже жалею, что тебя научил, — сказал сокрушенно Редхард. — Теперь тебя точно не отвадишь.
Не помня себя от ярости, ведьма шагнула вперед, поднимая руку с палкой, с которой и вошла в его камеру. Моментально пропустив между ног свой хвост, Редхард, со страшной силой воткнул его кончик, покрытый костяными чешуйками и напоминавший острие копья в обнаженную ногу ведьмы, которую та как раз выставила вперед, шагая к нему. Он метил в пах, но не дотянулся. И со всей доступной силой провернул свое странное, но, как оказалось, вполне эффективное оружие, на четверть вошедшее в плоть ведьмы. Хвост слушался его как рука или нога. Ребба взвыла и упала на колено, побежала кровь. Второй удар пришелся ей по предплечьям, и она сообразила откатиться назад.
— Да, девочка, — прошипел Враг-с-улыбкой, — не так уж это и просто — любить змелюдя.
На вопли ведьмы сбежалась охрана, но подойти к Редхарду не решились, просто потому, что он принадлежал старшей ведьме — мистре Удольфе.
Вскоре появилась и она, в сопровождении своих дуэний. Редхард прикрыл глаза. Она была слишком красива. И ему казалось, что это несправедливо. Почему, он и сам не знал толком, но временами он думал, что такая красота должна даваться лишь той, кто несет добро и свет, но случай слеп, а боги порой любят пошутить. И сияющая невероятной, ослепительной красотой, красотой, сотканной, казалось, из грез всех мужчин мира, мистра Удольфа была ему невыносима.
— Глупая курочка! — чуть подняла голос Удольфа, — твой счастье, что он не обезобразил тебе лицо или не лишил глаза. А теперь знай, что слизь, которая выделяется при ударах когтей или хвоста, при укусе змелюдя, не даст моему волшебству убрать шрамы бесследно, против этой отравы нет средств, она много старше любой человеческой магии.
— Краткая лекция о змелюдях, прочитанная в ведьминой берлоге ведьмой-самоучкой змелюдю, — раздалось шипение Врага-с-улыбкой. Он засмеялся. Удольфа рассмеялась в ответ, словно рассыпав горсточку хрусталя по серебряному подносу.
— О тебе я тоже не забыла, мой злобный пленник, о, нет, не волнуйся, свое ты получишь! — пропела она, пока дуэньи перевязывали скулящую от боли Реббу.
— У тебя что — тоже необоримое желание моей любви? — осведомился Редхард, прекрасно понимая, что второй раз ему уже не повезет. Понимая, а потому говоря просто так, вслух, только для того, чтобы добавить хоть чуть горчички в сияющую улыбку Удольфы.
— О, нет, мой злобный друг. Не хочу я даже твоей любви. Но люди, те самые люди, которых ты защищал, думают, что ты добр и справедлив, а на самом деле ты злой, нехороший человек! Как долго теперь Реббе придется обходиться без колдовства, ты не подумал? — в голосе ее слышался нежнейший, как шелест слепого дождя по листве, укор. Редхард расхохотался и плюнул в нее. Не попал. Улыбка медленно сошла с ослепительного лица ведьмы.
— Принесите сюда длинный прут, жаровню и альфавиллу, — приказала она страже. Те молча исчезли за дверью, почти моментально вернувшись с длинным прутом, с поперечной широкой планкой на конце, отчего приспособление немного смахивало на швабру, двое с трудом внесли набитую (когда только успели, подумал Враг) углями жаровню, а третий внес длинный деревянный ящик дорогого дерева, который поставил на пол, откинув для того специальные ножки. В нем оказалась, на первый взгляд, куча железных обломков, как показалось врагу.
«Напоят расплавленным железом или что еще выдумают? Только бы не сожгли глаза» — думал Враг-с-улыбкой. Мысли часто становятся делами, порой даже чужими и он усилием воли подавил эту мысль.
— Что такое «альфавилла»? — спросил он. Лишь бы не молчать.
— А, да. Извини, я не подумала, что ты не знаешь этого. Это набор литер, железных литер, которые собираются в нужное нам для того или иного клейма, слово. Они вставляются в эту железную поперечину, раскаляются и прижимаются к коже. Прости. К шкуре, в твоем случае, — спокойно, как на чаепитии, поведала Редхарду Удольфа.
— Ясно. И что вы думаете на мне написать? Молитву от злых духов и ведьм? — спросил Враг. Голос, который шел из его рта, был ему все еще очень непривычен, но, как ни дико бы это звучало, начинал нравиться, свой всегда казался ему слишком чистым и высоковатым, несмотря на постоянную трубку.
— Нет, милый, нет. Кто же портит сюрприз? — искренне удивилась ведьма и что-то шепнула тому, кто принес «альфавиллу». Тот поклонился, выбрал неспешно несколько литер, прикрепил их, как и обещали Редхарду, к поперечине и пристроили конструкцию в угли.
— Пока мы ждем, может, ты хочешь что-то еще спросить? — вежливо спросила Удольфа.
— Да. Чайку бы. И трубку, — проговорил Редхард равнодушным голосом.
— Извини, это чуть позже, — совершенно серьезно отвечала Удольфа.
Наступило молчание. Тянуло запахом окалины, горящим углем, шипел сыроватый воздух каземата, а над головой Редхарда переговаривались возбужденно собравшиеся зрители.
