Речной бог - [21]

— Да, мой господин, — прошептал я и попытался разглядеть кнут в руках Расфера. Однако вельможа Интеф снова повернул меня к себе и обратился к палачу:

— Половчее, Расфер, не порань кожу. Я не хочу испортить такую великолепную чистую спину. Для начала хватит и десяти ударов. Считай вслух.

Я был свидетелем того, как сотни несчастных подвергались такому наказанию, и некоторые из них были воинами и даже прославились героизмом в сражениях. Никто из них не мог сдержать крика под кнутом Расфера. Во всяком случае лучше было и не пытаться. По его мнению, молчание жертвы бросало вызов его ловкости. Я хорошо знал это, потому что не раз проходил этой дорогой горя. Нужно было проглотить свою гордость и как можно громче воздать должное искусству Расфера. Я набрал в легкие воздуха и приготовился.

— Один, — прохрипел Расфер, и бич просвистел в воздухе. Как женщина со временем забывает о родовых болях, так и я забыл острую боль от удара кнута и закричал даже громче, чем рассчитывал.

— Тебе повезло, Таита, — прошептал Интеф мне в ухо. — Я приказал жрецам Осириса осмотреть товар прошлой ночью. Все в порядке.

Мое лицо скривилось, но дело было не только в боли — я с отвращением подумал о том, как эти похотливые козлы щупали своими пальцами мою маленькую девочку.

Расфер придумал свой собственный ритуал наказания для того, чтобы и он, и его жертва могли полностью насладиться происходящим. После каждого удара он неторопливо обегал вокруг беседки и хриплым голосом выкрикивал приветствия и похвалы самому себе, высоко подняв бич, как во время военной церемонии. Описав круг, снова вставал возле жертвы и заносил кнут.

— Два! — И я снова завопил.

ОДНА из служанок Лостры ждала меня на террасе перед моим жилищем, когда я, выйдя из сада и хромая от боли, поднялся по лестнице.

— Моя госпожа требует тебя к себе немедленно, — сказала она вместо приветствия.

— Передай ей, что я не расположен к беседе. — Я попытался избежать разговора с ней, крикнул мальчику-рабу, чтобы тот перевязал мне раны, и поспешил к себе. Я был не в состоянии предстать перед Лострой. Меня приводила в ужас мысль о провале моей миссий: теперь мне придется заставить ее посмотреть в лицо реальности и убедить в невозможности любви с Таном. Черная рабыня последовала за мной и наслаждалась собственным ужасом, разглядывая алые рубцы.

— Иди и скажи госпоже, что я изранен и не могу прийти к ней сейчас, — резко бросил я через плечо.

— Она предупреждала, что ты постараешься увильнуть, и приказала оставаться с тобой, пока ты не придешь.

— Ты — наглая рабыня, — строго укорил я ее, пока мальчик обрабатывал мне спину мазью моего собственного изобретения.

— Да, — с усмешкой согласилась нахальная девчонка. — Но и ты такой же. — Она легко увернулась, когда я вяло попытался шлепнуть ее. Лостра слишком мягко обращается со своими служанками.

— Иди, скажи госпоже, что я приду к ней, — сдался я.

— Она приказала мне подождать и убедиться в этом.

И вот через некоторое время мы с ней прошли мимо охранников внутрь гарема. Охранники были евнухами, как и я, но, в отличие от меня, эти крупные бесполые существа прославились своей силой и свирепостью, несмотря на большой вес, а может быть, именно из-за него. Однажды я воспользовался своим влиянием на господина, чтобы обеспечить им тепленькое местечко, поэтому они уважительно приветствовали меня.

Женская половина дворца была далеко не так роскошна и удобна, как покои мальчиков-рабов, и всякому, кто оказывался там, становилось ясно, что в действительности интересовало вельможу Интефа. Гарем представлял собой группу зданий из саманного кирпича, окруженную высокой глинобитной стеной. Единственным украшением его служили сады и росписи, сделанные Лострой и ее служанками с моей помощью. Жены визиря были слишком толсты и ленивы и слишком увлечены скандалами и интригами между собой, чтобы тратить силы на другие занятия.

Покои Лостры располагались у главных ворот. Их окружал небольшой красивый садик, где в пруду плавали лилии, а в клетках, сплетенных из расщепленного бамбука, пересвистывались певчие птицы. Глинобитные стены домика украшали яркие росписи с видами Нила, изображениями птиц, рыб и богинь, которые она сделала с моей помощью.

Ее рабыни молча толпились в дверях домика. Многие из них перед этим плакали. На лицах виднелись следы слез. Я протолкался через толпу в сумрачную прохладу передней и услышал всхлипывания госпожи во внутренней комнате. Я поспешил к ней, устыдившись своей низости: ведь я пытался избежать того, чего требовал мой долг.

Она лежала на кровати лицом вниз, и все ее тело содрогалось от горестных рыданий. Она услышала, как я вошел, скатилась с кровати и бросилась ко мне.

— О, Таита! Тана отсылают прочь из города. Фараон прибывает к нам завтра, и отец добьется, чтобы он приказал Тану отправить свою флотилию вверх по реке к Элефантине и порогам. Я больше никогда не увижу его. Лучше умереть. Брошусь в Нил, пусть крокодилы сожрут меня. Я не хочу жить без Тана… — выпалила она в одном долгом вопле отчаяния.

— Тише, тише, малютка, — говорил я, словно укачивая ее. — Откуда тебе известны такие страсти? Может, ничего страшного не случится.